Цецилия
Шрифт:
День прошел в подобных разговорах; Генрих сидел с маркизой и Цецилией до тех пор, пока приличие дозволяло это; и сама маркиза продлила его визит, пригласив отобедать вместе с нею и внучкой.
Вечером Цецилии еще раз захотелось посмотреть на море, и она стала упрашивать бабушку пойти прогуляться до берега. Маркиза говорила, что это было ужасно далеко, что подобная прогулка истощит непременно ее силы, тем более что она совсем потеряла привычку ходить пешком, но Цецилия подвела ее к окну, показала ей, что гавань была в двух шагах от дома, и до тех
Генрих шел с маркизой, Цецилия шла впереди вместе с мамзель Аспазией. На каждом шагу госпожа де ла Рош-Берто жаловалась на неровность мостовой; потом, когда они пришли в гавань, — на запах от кораблей, потом, дойдя до берега, она жаловалась на сырость морского воздуха.
Маркиза принадлежала к числу тех людей, которые, сделав что-нибудь для других, хотят беспрестанно напоминать им всю великость их жертвы.
Это еще яснее объяснило Цецилии разницу, какая существовала между маркизой и ее матерью.
Возвратились в гостиницу. Маркиза ужасно устала и хотела тотчас же идти в свою комнату. Молодые люди вынуждены были расстаться, но завтра они снова увидятся, завтра, в шесть часов, отправлялся дилижанс.
Впрочем, они оба чудесно провели ночь, у обоих было довольно воспоминаний об этом дне.
На другой день снова возобновились жалобы маркизы: виданное ли дело отправляться в дорогу в шесть часов утра? Она была в отчаянии, что не последовала своему первому решению, не взяла особого экипажа, что дало бы ей возможность не торопиться, ехать в одиннадцать или двенадцать часов, выпив сперва свой шоколад.
Но и тогда, как и теперь, кондукторы дилижансов были неумолимы. Маркиза должна была быть готовой к шести часам. Пять минут седьмого тяжелая громада отправлялась с места.
Как мы сказали, маркиза, Цецилия и мамзель Аспазия сидели в отдельной карете, Генрих — в общей, но на каждой станции Генрих выходил узнавать, хорошо ли было путешественницам. При первом разе и при втором маркиза была очень угрюма; и хотя она с ужасом подумала о том, какую ночь ей придется провести, но при третьей перемене лошадей она спала крепким сном.
Однако ж на другой день, в Абевиле, где остановились завтракать, она уверяла, что целую ночь не могла сомкнуть глаз.
Молодые же люди в самом деле не смыкали глаз, но они, как очень понятно, не говорили о том ни слова и особенно на это не жаловались.
Тотчас после завтрака отправились снова в путь и только в Бове остановились обедать. Генрих отворил дверцы прежде, нежели кондуктор успел выйти из своего кабриолета. Маркиза приходила все в больший и больший восторг от него.
За столом Генрих занимался только двумя нашими дамами и с удивительной заботливостью услуживал им. Садясь в карету, маркиза пожала ему руку в знак благодарности, Цецилия улыбнулась.
В семь часов вечера начали мелькать огни Парижа. Цецилия знала, что в город въезжали через заставу Сен-Дени и что таможня обыкновенно останавливала кареты. Она знала также, что в этой самой таможне
Маркиза разрешила, прибавив, что она удивляется, как можно находить удовольствие в таких грустных воспоминаниях.
Генрих пошел просить у начальника таможни позволения одной молодой даме пройти через караульню и войти на минуту в последнюю комнату.
Разумеется, нетрудно было получить это позволение.
Маркиза не хотела выходить из кареты, Цецилия пошла одна с Генрихом.
Она пошла прямо в ту комнату и узнала ее; все было по-старому: тот же старый дубовый стол, те же старые соломенные стулья.
На одном из этих стульев, перед этим же столом она в первый раз увидала доброго Дюваля.
Это воспоминание напомнило ей все. Вместе с Дювалем Цецилия вспомнила и его жену, и Эдуарда — Эдуарда, назначенного матерью ее ей в супруги, которого она перед отъездом даже и не видала.
И тогда что-то вроде укора совести пронзило душу бедного ребенка; она вспомнила о своей матери, и слезы полились ручьем из глаз.
Те, кто сопровождал Цецилию, исключая Генриха, не понимали, каким образом этот старый стол и эти старые соломенные стулья могли так кого-нибудь растрогать.
Но для Цецилии здесь была вся ее прошлая жизнь. Кондуктор позвал Цецилию и Генриха; оба сели в дилижанс, который двинулся и проехал через заставу.
Цецилия возвращалась в Париж через ту же самую заставу Сен-Дени, через которую двенадцать лет тому назад она выезжала оттуда.
Будучи ребенком, она плакала, выезжая; будучи молодой девушкой, она плакала, возвращаясь.
Увы! Еще раз, в последний, она должна будет, бедное дитя, выехать через ту же заставу.
XVIII. Генрих Энгиенский
Маркиза и Цецилия остановились в Парижском отеле, и Генрих взял там особую комнату для себя.
Первые дни употребили на то, чтобы осмотреться; маркиза послала за своим поверенным, но оказалось, что не только ее поверенный умер, но и поверенных нет. Она должна была довольствоваться адвокатом, который от слова до слова повторил ей то, что она слышала от адвоката, за которым посылали в Булони.
В течение 12 лет, проведенных маркизой за границей, Париж так переменился, что она не узнавала его. Строения, моды, язык — все изменилось. Госпожа де ла Рош-Берто ожидала увидеть столицу печальной и мрачной вследствие перенесенных ею несчастий, но ожидание ее не сбылось: ветреный беззаботный Париж принял кроме своей обыкновенной наружности вид праздничный и горделивый, который еще не был известен маркизе. Париж предчувствовал, что он будет столицей не только Франции, увеличившейся в объеме, но и множества других царств, которые станут его вассалами.