Цецилия

Дюма-отец Александр

Бриг этот был «Аннабель», наш старинный знакомец.

Четырнадцать дней тому назад как он вышел из Лондона, где взял груз для Гваделупы, около пяти часов после обеда сторожевой матрос прокричал слово, которое всегда производит такое сильное впечатление на пассажиров и даже на моряков:

— Земля!

При этом крике, проникнувшем до глубины судна, все пассажиры вышли на палубу.

В числе их была молодая девушка от девятнадцати до двадцати лет.

Она подошла к лоцману,

который при виде ее почтительно снял шляпу.

— Точно ли я слышала, что закричали «земля!», — мой добрый Самуэль? — спросила она.

— Да, сударыня, — отвечал он.

— Какая же это земля?

— Азорские острова.

— Наконец? — сказала молодая девушка… И грустная улыбка мелькнула на лице ее; потом, обращая к лоцману взоры, с минуту окидывавшие пространство, она сказала ему: — Ты обещал указать мне место, где тело Генриха было брошено в море.

— Да, сударыня, и я сдержу свое слово, когда придет время.

— Далеко ли мы еще от этого места?

— Мы от него милях в сорока.

— Стало быть, в четыре часа мы его достигнем?

— Мы пройдем над тем самым местом, сударыня; можно подумать, что судно знает свою дорогу и не хочет отклониться от нее ни на десять шагов.

— И ты уверен, что не ошибемся?

— О! Нет, сударыня, первый остров составлял со вторым угол, и так как ночь прекрасная, то вы можете быть совершенно спокойны, я наверное узнаю место.

— Хорошо, Самуэль, — сказала девушка, — ты позовешь меня за полчаса до того времени.

— Я вам обещаю, — отвечал матрос.

Девушка кивнула головой Самуэлю, спустилась по задней лестнице и, войдя в свою каюту, № 5, заперлась в ней.

Через час после того, как она оставила палубу, раздался колокол, призывавший к обеду; все пассажиры сошли в столовую, но Цецилии не было. Впрочем, она редко садилась за стол, и потому ее отсутствия не заметили; только капитан приказал спросить, не желает ли она, чтобы ей принесли обед в каюту, но она отвечала, что обедать не будет.

Судно продолжало идти с попутным ветром, делая около десяти узлов в час, быстро приближаясь к Азорским островам; пассажиры вышли на палубу и наслаждались вечерней прохладой, глядя на архипелаг, отстоявший еще на четыре или пять миль в сторону от судна. Капитан Джон Дикс и лейтенант Тонсоп разговаривали, а кормчий Самуэль думал; время от времени оба офицера Капитан Джон Дикс и лейтенант Тонсон разговаривали, они подошли и остановились прямо перед ним.

— Не правда ли, Самуэль, это она? — сказал капитан.

— Та, о которой Генрих всегда говорил со мной.

— И которую он называл Цецилией?

— Она самая, капитан.

— Видишь, Вильям, — сказал капитан, — я угадал,

это она.

— Зачем же она едет в Гваделупу?

— Да вы знаете, — отвечал Самуэль, — что у Генриха там дядя миллионер? Вероятно, она едет к нему.

И оба офицера продолжали разговор, который они прервали, чтобы задать Самуэлю приведенные нами вопросы.

Между тем ночь приближалась; на палубу принесли чай и спросили Цецилию, не хочет ли она выйти наверх, но она отказалась от чая, так же, как и от обеда.

Ночь настала с обыкновенной в этих широтах скоростью: в восемь часов было совершенно темно; в девять часов каждый отправился в свою каюту; на палубе остались только кормчий и вахтенный лейтенант; бриг шел под большим парусом и под марс-зейнями.

В девять часов с половиной из-за Азорских островов взошла луна, осветив ночь, как солнце освещает наш туманный северный день; острова ясно рисовались на горизонте.

Приближались к тому месту, где тело Генриха было брошено в воду. Верный своему обещанию, Самуэль велел позвать Цецилию.

Цецилия тотчас вышла на палубу; она переменила платье, была одета вся в белое, с покрывалом на голове, как невеста.

Она взяла стул и села возле кормчего.

Самуэль посмотрел на нее с удивлением; это белое платье, этот бесполезный наряд, о котором, видно было, заботилась Цецилия, показались странными для доброго матроса.

— Мы подъезжаем, Самуэль? — спросила Цецилия.

— Да, сударыня, — отвечал Самуэль, — и будем там через полчаса.

— И ты узнаешь место?

— О, за это я отвечаю так же, как если б я измерял высоту капитанскими инструментами.

— Я у тебя никогда не расспрашивала в подробности о его последних минутах, Самуэль, но теперь, нынешним вечером, мне очень бы хотелось знать, как он умер.

— Зачем всегда говорить о том, что для вас грустно, сударыня? Этак, наконец, вы будете меня ненавидеть.

— Скажи, Самуэль, если б умерла Женни, и умерла вдали от тебя, разве ты не желал бы узнать подробностей о ее смерти и не был ли ты, напротив, благодарен тому, кто тебе их сообщил? Это будет для меня великим утешением.

— О! Конечно, сударыня, конечно.

— Видишь же, Самуэль, что, с твоей стороны, было бы жестоко не исполнить того, о чем я прошу.

— Я и не отказываюсь, сударыня; я так любил его, бедного Генриха; и стоило, потому что, кроме того, что он был очень мил и любезен, он, уезжая из Гваделупы, дал мне три тысячи франков, которые мне были нужны для того, чтобы жениться на Женин; так что, если я теперь счастлив, этим обязан ему.

— Бедный Генрих! — прошептала Цецилия. — Он был так добр.