Цеховики

Рясной Илья

— Не помню!

— Никого не помните?

— Да был там какой-то Сашин знакомый. То ли Валентин, то ли Виктор.

Я описал тех типов, о которых недавно вспомнил Бородуля.

— Вот, в светлой куртке это он был, — кивнул Григорян.

— А второй вам никого не напоминает?

— Никого.

— Как лесника звали?

— Не помню.

— А охотились на кого, на кабанчиков?

— Да. И на волка.

— Много настреляли?

— Почти ничего.

— А лицензия была?

— У Новоселова, кажется, была.

— А

кто еще с вами ездил? Ну, вспомните…

— Я же говорю — этот Виктор и еще какой-то пьяница. Больше никого.

— Кроме того мужика в «волге» с тремя нулями. Обкомовская штучка, да?

Лицо у Григоряна окаменело.

— Вы что, гражданин следователь? Обком — это власть, там люди высоко парят, как орлы. А мы на их полет только издалека смотреть можем. Я в жизни никого из обкомов и горкомов не знал.

— Так ли?

— Да.

— Все-таки что это за шишка была? — не отставал я, видя, что Григорян врет. И что в разговоре этот момент самый напряженный. С этим типом на черной «волге» что-то неладно.

— Не знаю я никого, хлебом клянусь! — взорвался Григорян.

Возможно, когда-то такой была страшная клятва на Кавказе, но сегодня все кепкари клянутся хлебом и матерью и при этом врут без всякого зазрения совести, нахально и открыто.

— На вашем месте я был бы откровеннее. Все равно мы все узнаем. К чему создавать трудности и себе, и нам. Проще надо быть, Ричард Ашотович, проще.

Григорян бросил на меня быстрый взгляд, и на секунду мне стало плоховато — такой заряд злобы и холода обрушил он на меня. Тут-то я и понял, что человек этот способен на многое. Он сам мог запросто отправить Новоселова на тот свет. Рука бы не дрогнула.

— А вам не надо быть проще? Вы вот скажите, хочется вам, голодным и неприкаянным, ходить, задавать людям ненужные вопросы, что-то искать, чего и нет в природе?

Насчет того, что мы голодные — верно заметил, гад.

— Работаете много, денег получаете мало, толку никакого. Зачем все это? Зачем портить нервы безобидным и тихим людям?

— Таким, как вы?

— Как я. И как многие другие. Вы мне оба очень нравитесь, я бы хотел иметь таких друзей. Но у вас очень тяжелая жизнь. Помотайся вот так по городу. Автобус, троллейбус — семь потов сойдет. Такие хорошие люди должны ездить на машинах, отдыхать, не считая денег.

— Это вы к чему? — спросил я.

— Получать двести рублей за такую работу — разве дело? А ведь есть такие товарищи, которым ничего не стоит дать таким приятным молодым людям взаймы, скажем, тысяч пятнадцать на личное обустройство.

— Взятки предлагает. Скучно, — зевнул Пашка.

— Я предлагаю? Как вы могли такое подумать? Я просто размышляю. И всегда буду рад вернуться к этому разговору. — Теперь он говорил совершенно без акцента.

— Мы подумаем, — кивнул я.

— Подумайте. К чему так напрягаться! Зачем? У вас есть убийца, он сознался… Чего вы еще хотите?

— Да,

есть убийца, он сознался. А откуда вы это знаете? Паш, ты говорил об этом?

— Нет.

— И я нет. Озарение?

— Э, слухи, товарищи, сами знаете.

— «Словно мухи, тут и там ходят слухи по домам» — есть такая песня.

— Не слышал.

— Высоцкий.

— А, Высоцкий, — закивал Григорян. — Хорошо пел. Правильно.

— Действительно правильно. Всего вам доброго. — Я поднялся со стула.

— Так и не пообедаете со мной?

— В другой раз, Ричард Ашотович. В другой раз.

— Всегда рад вас видеть. Мой дом — ваш дом, товарищи. Григорян своим друзьям все отдаст. Ничего не пожалеет. На Григоряна можно положиться.

— Мы будем иметь в виду…

ОХОТНИКИ НА КАБАНОВ

Мы зашли в столовую управления железной дороги. Нас пропустили туда по удостоверениям. Кормили там, конечно, похуже, чем в «Октябре», но вполне пристойно. Во всяком случае, удар по моему гастритному желудку был не слишком тяжелым, а по карману тем более.

— Как тебе это нравится? — промычал Пашка, пережевывая свежую булку.

— Не нравится.

— Информация моментально ушла. Кто армянину насвистел, что мы взяли Бородулю? Неплохо бы узнать. Не забудь, он сам нам Бородулю и подсунул.

— Точно. Думаешь, с самого начала рассчитывал свалить все на Кузьму? — Пашка принялся за виноградный сок и шоколадное пирожное.

— Кто знает. Во всяком случае, он меньше всего хочет, чтобы мы копали вокруг Новоселова… Пятнадцать тысяч на брата. По «жигулям» третьей модели. Смотри, как нас ценят! — ухмыльнулся я.

— Могли бы и поторговаться. — Пашка вытащил из кармана японский диктофон, сделал звук поменьше, щелкнул клавишей и прислонил его к уху. — Отлично записалось.

— А, все равно звукозапись не доказательство.

— Ничего, так спокойнее. А то потом наплетет, что мы явились в ресторан и вымогали у него деньги.

Пашка привык все скользкие разговоры записывать на японский диктофон, который его дядя привез ему из Финляндии. Он уже собрал приличную фонотеку с голосами преступников.

Пообедав, мы отправились в прокуратуру. Там меня ждал Сережа Шапкин — оперуполномоченный из ОВД, прикрепленный к нашей бригаде.

— Нашли мы этого лесовика, — сказал он.

— Изложи доходчиво, — предложил я, усаживаясь за свой стол.

— Все сходится. И отчество. И «ремингтон». И описание внешности.

— Как зовут? — осведомился Пашка.

— Зовут, — оперативник потянулся за записной книжкой. — Оя… Ою… Оюшминальд Егорович Ельцов.

— Ою… Как, говоришь? — прищурился Пашка.

— Оюшминальд.

— Скандинав какой-нибудь? — спросил я.

— Или негр, — улыбнулся Пашка.

— Он не узнал, что вы им интересуетесь?