Цеховики
Шрифт:
— Я все отдал, — орал волосатый, лет сорока мужчина в тельняшке и с царапиной на лбу.
— Э, кончай базар, фининспектор прибыл! — крикнул Пашка.
— Я тебя, падла! — не обращая на Пашку внимания, заорал «питекантроп» и звезданул «матроса» в ухо.
— У, бли-ин, — взвизгнул тот и царапнул обидчика ногтями по носу.
— У, е… — рыкнул небритый и засветил «матросу» во второе ухо.
Пашка вклинился в кучу малу. Отшвырнул пузана в сторону, а потом и «матроса».
— А ты чо, самый борзый? — крикнул «питекантроп»
— Говори: «Дядя, прости урода», — потребовал Пашка.
— Буль-буль, — забулькал «питекантроп». Пашка отпустил его, предварительно врезав кулаком по хребту так, что только косточки хрустнули.
— Ты чего, Гвоздила, это же мент, — заворчал пузан, успокаиваясь.
— У него на лбу написано? — отплевываясь, заныл «питекантроп».
— Нечего на людей с клешнями бросаться. Впредь умнее будешь, — сказал Пашка. — Валите отсюда. Еще увижу — придется полмесяца двор УВД подметать…
Товарищи заковыляли прочь.
— Останови свою хреновину. Вконец людей замучил, придурок, — для убедительности щелкнув «матроса» по лбу, потребовал Пашка. Насколько я понял, это и был Кулиш.
— А я виноват, что они налетели, когда карусель вертелась? — обиженно воскликнул Кулиш, передвигая рубильник. — Привязался — четвертак я у него зажал. Это Самосвалин у меня десятку заиграл.
— Царапина у тебя на щеке откуда?
— Он, зараза, три дня назад оцарапал.
— Ох, вас только могила исправит…
Карусель остановилась. Клиенты с трудом спускались на твердую землю, с которой, похоже, распрощались уже навсегда. Некоторые держались за животы. Одна дама упала на скамейку и схватилась за сердце. Лучше всех чувствовали себя дети. Они были приятно возбуждены.
— Я на вас жалобу напишу! — воскликнула молодая женщина. Она едва держалась на ногах.
— Эх, сволочь, дать бы тебе в лоб, да сил сейчас нет, — пробурчал бородатый мужчина и поковылял прочь, таща за собой хрупкую девушку, покачивающуюся, как боцман после двух пинт рома.
— Сколько времени они у тебя летали, Серега?
— Немного, — замахал руками Кулиш. — Минут пять.
— Да?
— Или десять.
— Но не больше пятнадцати.
— Нет, не больше…
— Закрывай на цепь свою карусель, пока отдыхающие из твоей морды отбивную не сделали. Пошли, поговорить надо.
— На работе я.
— Я тебе дам — работа. Уже на две смены наработал.
— Ну, пошли. Тут пивнуха неплохая есть. Посидим.
— Договорились.
Пивная «Солнышко» выгодно отличалась от такого типа заведений относительной чистотой, наличием креветок и пивом, разбавленным вполне в меру. Для субботы и «сухого закона» народу было не слишком много. Мы взяли по кружке пива и большую тарелку креветок, устроились за столиком, стоявшим несколько поодаль. У входа в пивную на лавке сидели два милиционера с пиликающими рациями
Пашка отхлебнул пива и выжидающе уставился на Кулиша.
— Ну.
— Ты о чем? — заерзал на пластмассовом стуле Кулиш.
— Расскажи чего-нибудь.
— Я ничего не знаю.
— Все ты знаешь. Рассказывай.
— Не знаю, что и рассказывать… — Видно было, что Кулиш прикидывал, как бы ему откупиться от настырного оперативника. — Ну, Санька Глист с Мордарием комиссионку взяли две недели назад.
— Глист — с Чайковского?
— Нет, с Пушкинской.
— Понятно. Что еще?
— Ничего… Я же у вас не на жалованье.
— Не на жалованье, а на крючке. Что одно и то же. Ты мне по гроб жизни обязан.
— Правда, не знаю больше ничего… Павел Николаевич, посадил бы ты Ваньку Самосвалина. Надоел, зараза. Смотри, что творит. Людям не дает с карусели слезть. Про четвертак какой-то долдонит. Чего ему на свободе делать?
— За что посадить?
— Я не знаю. Ты б поискал и посадил. Воздух бы чище стал.
— Узнай за что, так посадим…
— Попробую.
— Ты чего с комбината бытового обслуживания ушел?
— Да тоска там.
— Везде тебе тоска. Ты хоть на одном месте больше года Работал?
— Работал. В мебельном цехе, в зоне.
— Тунеядец ты… Что на комбинате делалось?
— Ничего особенного. Проводку жгли постоянно, а я замордовался ее менять. На хрена такая работа нужна — пахать, как папа Карло! Они жгут проводку, а я меняй. Нашли мальчика. А чего, Павел Николаевич, не прав я?
— Прав. Подворовывали на комбинате?
— Ясный перец! А где не воруют?
— Где-то и не воруют.
— Только в раю. Слышь, утка в курятник приходит на экскурсию, осмотрела все и говорит: «Хорошо здесь, но где у вас пруд?» — «Да где только можно, там и прут».
— Не отбивай мой хлеб. Я сам по анекдотам спец. Кто воровал?
— Работяги, начальники. Вас что интересует?
— Что-нибудь солидное. Например, как Новоселов разжирел на казенных харчах?
— Жрал много.
— На какие шиши? Не цех же его кормил…
— Трудно сказать. Знаю только, что электричества в этом самом цехе жгли раза в полтора больше, чем положено. И постоянные замыкания, нарушения техники безопасности.
— Ну и что? — спросил Пашка.
— А ничего. Видно было, что работают люди.
— И гораздо больше, чем нужно, — поддакнул я.
— Ага, — кивнул Кулиш.
— Как работягам жилось?
— Отлично. Хоть и по две смены пахали, зато деньжищи какие шли! По две-три сотни лишку.
— Погоди. Какие такие две смены?
— Такие. За хорошие деньги. Которые от жены заныкать можно, потому как ни в одной бумажке их нет.
— Откуда они?
— От верблюда. Непонятно, что ли?
— Левая продукция, — кивнул я. Мы давно ожидали чего-то подобного.