Цель неизвестна
Шрифт:
– Ничего, успеем перехватить. Аль догонишь, не маленький. Ивана Каргопольского ждем. А, вот и он бежит.
Видок у очередного нового (старого – поминали уже разок) знакомого тот еще. Натуральный алкаш из вокзальных, готовый за пустую бутылку ботинки облизать. Морда красная, нос синий, глаза косые, и с утра сивухой несет.
– Вот ведь, – еле слышно пробурчал Василий Дорофеевич, – что жизнь делает. В Хранции учился, – он так и сказал, через «Х», хотя у меня появилось ощущение, что здесь скорее ирония, чем незнание. – Науки постигал. Вот тебе и все обучение – пить горькую.
«Не
– Принес, – задыхаясь и вручая мне запечатанное письмо, доложил алкаш. – К Постникову Тарасу Петровичу пойдешь. Помнишь?
Я послушно кивнул, не имея желания возражать. Естественно, нет. Но это ничего не значит. Теперь в курсе. Да и на самом конверте написано.
4
А. С. Пушкин. Из письма к Н. Н. Пушкиной от 18 мая 1836 г.
– Отдашь ему. Он обязательно поможет. Все как есть отписал про твое желание обучаться и знания. И про светлый ум твой, – он с вызовом посмотрел на моего отца. Видать, имелись у них допрежь терки по данному поводу. – Славяно-греко-латинская академия еще гордиться станет, что в ней сей отрок обучение прошел.
Он трубно высморкался в рукав и обнял меня. Стало здорово противно, но не обижать же. Для меня старался, рекомендательное письмо набросал, имя, к кому обратиться, подсказал. И все же неприятно. Сопли размазывал, сейчас пьяными слезами на плече заливается.
– Не забывай родных, – отодвигая его, веско произнес Василий Дорофеевич.
– Буду писать.
– В церковь ходить не забывай.
– Угу, – подтверждаю, осознав, что сейчас последуют обычные наставления старшего и умудренного опытом. Никому особо не нужные и всем известные.
– К чарке не прикладывайся, от нее до греха недолго.
– Да, тятя.
– И табачище не учись курить, не наша то привычка, немецкая.
– Ой, – вспомнил внезапно, когда мы уже оставили наконец сильно ученого алкоголика и бодро промчались до самого обоза. – Отдай, пожалуйста, Иринье, – и извлек подарок.
Бац! – и я полетел на землю, роняя шапку и столь заботливо выбранную вещь. Возчик с ближайших розвальней, тяжело просевших под замороженной семгой, лежащей практически в навал, рассмеялся.
– Пошто, тятя? – я искренне недоумевал.
– Зеркало невесте дарят, – прошипел он сквозь зубы, нешуточно разъяренный. – Не для того я тебя растил, чтобы оженить на ком попало. Невесту подберу сам, смотри у меня.
– Да, тятя, – поспешно соглашаюсь, подбирая шапку и мешок.
За зеркалом нагибаться бессмысленно. Оно разбилось. Двенадцать копеек псу под хвост! Четверть моего начального капитала! В последнее время с некоторой оторопью обнаружил за собой скупердяйство. Раньше не задумываясь тратил, но тогда и считать не нужно было.
Муттер меня не обижала в этом смысле, а когда на лето приезжал
– Конечно, – смиренно соглашаюсь с добра мне желающим родителем Василием Дорофеевичем. Разбежался я возвращаться. Разве совсем прижмет. И то не собираюсь на ком попало жениться. – Благословите в дорогу.
Он слегка оттаял на мой низкий поклон. Я ведь не зря так. Еще не хватает, чтобы передумал и брякнул нечто наподобие: «Люди-то что скажут: у Василия Дорофеевича сын по миру пошел, скитаться…» Или насчет наживания богатства. «Кому оставлю – тебе. Ужель отцовские труды на ветер пустишь».
Типа «для кого стараюсь». Очень знакомые речи. Не думаю, что папаша в этом отношении от тяти отличается. Все им блазнится, чтобы дело продолжили. А меня никто спросить не пытался?
Перекрестил на прощанье и пихнул в спину. Я мельком увидел натуральную слезу. На душе потеплело. Пусть и не мой настоящий отец, но ведь заботился. И хочет помочь. Даже возможность для учебы давал и в Москву пустил. А мачеха – что с бабы возьмешь! За ним вины нет. Мужик в самом возрасте, не дряхлый.
Розвальни двигались не особо ходко, но пока мы разбирались, отъехали изрядно. Пришлось бежать всерьез и достаточно долго. Под конец даже запыхался. Тулуп тяжелый, да вещи, да валенки. Не спортом занимаюсь налегке. Вежливо поблагодарил возчика, показавшего на место рядом с собой, и плюхнулся на сиденье. Подумал и полез посмотреть на свои документы. Интересно же. Осторожно, чтобы не порвать и ветром не унесло, развернул и мысленно зачитал:
«1729 года, декабря седьмого дня отпущен Михайло Васильев сын Ломоносов к Москве и к морю до ноября месяца предбудущего 1730 года, а порукою по нем в платеже подушных денег… расписался…»
Господибожемой, я – Михайло Ломоносов?!
Глава 9. Патриотизм и Петр Великий
Стучат копыта о протоптанную предыдущими санями дорогу. Ветер отсутствует, и только снег падает медленно и плотно, не позволяя дороге превратиться в каток под тяжестью телег. Легкой рысцой бежит крепкая лошадь знакомым путем. В декабре мимо Курострова через Колмогоры постоянно идут тяжело груженные рыбой беломорские обозы. И дорогая семга, и дешевая треска, все спешат доставить в Москву к Масленой и Великому посту.
Сижу себе в тулупе овчинном на санях и размышляю. Чего я, собственно, дернулся? Ну, Ломоносов. В кого-то должен был попасть, почему не в него? Перспективно. Великий ученый, с ударением на русский. Потому что не думаю, что кто-то помимо специалистов по этому времени сумеет изложить, чем конкретно он прославился.
И дело не в моих «глубоких» знаниях его биографии. Просто вечно про борьбу с немцами и норманистами слышно. А с кем еще он мог драться? Других в Академии не водилось. И приятели у него были немцы, вроде этого… как его… которого молнией убило.