Целестина, или Шестое чувство (илл. В. Самойлова)
Шрифт:
Кошмар. Кошмар.
Цеся уныло побрела на кухню. Может, если поесть, настроение исправится. Она поставила на плиту кастрюлю с фасолью по-бретонски и попутно локтем столкнула бутылку с молоком. Пока вытирала линолеум, фасоль пригорела. Ужасный смрад распространился по всему дому, Целестина села на кухонную табуретку и расплакалась.
Разумеется, именно в эту минуту угораздило явиться отца. Он открыл дверь своим ключом и, почувствовав запах горелого, направился прямо на кухню.
— Что случилось? — испуганно спросил он при виде утопающей в слезах дочки.
— Ничего,
— Ой-ой-ой! — сочувственно вздохнул отец. — Не позавидуешь. — И, взяв с тарелки кусочек огурца, съел его с аппетитом, хрустя и чавкая.
— Не чавкай! — сквозь слезы крикнула дочка.
— Почему?
— Меня это ужасно раздражает!
— Ах, бедняжка. Послушай, а отчего, собственно, у тебя хандра?
Цеся рассказала — в общих чертах. Она выложила ему все, хотя вряд ли он, бедняга, был повинен в том, что озонная оболочка похожа на решето.
— Это неприятно, — согласился Жачек. — Подумать только, а я и не знал, что она продырявлена.
— Вы все слепые и близорукие! А мир на грани катастрофы!
— Мы не можем быть одновременно слепыми и близорукими, — внес поправку инженер Жак.
— Можете! — бушевала Цеся. — Вы холодные эгоисты! Вам плевать, что рядом мучается человек.
— Какой человек? — немедленно спросил отец.
— Я вообще говорю! — тонким голосом крикнула Цеся. — Человек, одинокое существо, а вас это нисколько не волнует! Одиночество и бесчувственность — вот болезни двадцатого века!
— Ага… — сказал отец понимающе. — Бесчувственность. Кажется, я начинаю кое-что соображать…
— Ничего ты не соображаешь!!!
— Опять ревем, — констатировал Жачек, вытирая дочкино лицо кухонной тряпкой. — Ничего страшного, гормональная перестройка организма, других веских причин не вижу. Знаешь, дочка, я тебя утешу.
— Не хочу.
— А, это другое дело. Если тебе нравится хныкать, тогда в самом деле лезть с утешениями в высшей степени бестактно.
— Ну, а как ты меня можешь утешить, как?
— Я могу, например, тебе сказать, что с миром ничего плохого не случится. Человек, как таковой, — создание, не лишенное разума. Я верю в человека.
— Ну и верь на здоровье, — ответила Цеся и громко высморкалась. — Меня этим не утешишь.
— Однако реветь ты уже перестала. Скажи на милость, а откуда у тебя эти устрашающие сведения?
— Из газет, — сердито ответила Цеся.
— Сие означает, что, кроме тебя, еще кое-кому известно об этих ужасах?
— Ну, наверно.
— Тогда не стоит огорчаться. У людей, как правило, есть общественное чутье и инстинкт самосохранения. Кроме того, нельзя сказать, что человечество состоит исключительно из преступников, тупиц и невежд. Я сам лично знаю нескольких благородных и разумных индивидов. Надо только, чтобы их становилось все больше. И чтобы они объединили свои усилия.
— Это ты здорово завернул, — признала Цеся.
— Лет через десять и ты сможешь
— Не смейся.
— А что? У тебя есть все возможности.
— Нет, а если серьезно — ты правда считаешь, что я могла бы в какой-то степени на все это повлиять?
— Все мы можем в какой-то степени на это влиять, — ответил Жачек на удивление серьезно. — Из крупиц складывается целое, силы суммируются: одна порошинка пустяк, а много — взрывчатый материал. Ты моими делами никогда особенно не интересовалась, но представь себе, что и я в меру своих скромных возможностей оказываю кое-какое влияние на судьбы мира, хотя всего-навсего проектирую судовые двигатели. И неважно, что мне хотелось бы заниматься совсем другим. То, что я делаю сейчас, очень нужно, и я считаю, ты должна мной гордиться.
— Ты у меня молодчага, — сказала Цеся, окончательно осушив слезы. — Хорошо, что именно ты мне достался в папочки.
— Хорошо, что ты мне досталась в дочки. На редкость удачный ребенок.
— Ну уж… — усомнилась Цеся.
— А я говорю, удачный. Как хандра?
Телятинка вслушалась в себя.
— Вроде чуть-чуть полегчало.
— Ты сегодня прелестно выглядишь. Жизнь, она свое берет как говорится. И глазки как-то по-особенному блестят.
— Неужели? — обрадовалась Цеся.
— Единственно и исключительно, — сказал Жачек. — Послушай, откуда столько дыму?
— Фа-фасоль! — завопила Цеся, вскакивая. — Я забыла выключить газ!
— Так выключи, — посоветовал отец, торопливо отступая к порогу. — Проветри кухню и приготовь обед или что-нибудь в этом роде. Похоже, способность превращать каждое блюдо в уголь у нас в семье передается по наследству.
10
Холодильник зиял пустотой. Цеся, изо всех сил стараясь не поддаваться панике, обшарила кухню и нашла яйца и морковь. Это уже было кое-что.
Подойдя к открытому окну, она бессмысленно уставилась на дом на противоположной стороне улицы.
Что-то неотвязно ее мучило. Телятинка закрыла глаза и занялась самоанализом.
Гайдук. Да, именно.
Почему он не хочет вернуться в школу?
Цесе начинало казаться, что это каким-то боком связано с ее постыдным выступлением на классном собрании. Да, верно, отсюда это ощущение вины и подавленность. Она поступила отвратительно. Отвратительно. Но неужели его это так задело?
Ну конечно же, конечно. Ведь он был абсолютно прав. И нуждался в поддержке. Павелек вот отважился. А она…
Ох, какая мука! Ну почему она непременно должна ляпнуть какую-нибудь глупость и почему, коли уж ляпнет, не может об этом забыть и страдает, и стыд ее гложет? Цеся со свистом втянула воздух. Ах, идиотка, идиотка, идиотка!
— Идиотка, — сказала она вслух и застонала.
— Кто идиотка? — спросил отец из ванной.
— Мария Каллас, — со злостью ответила Целестина. Черт возьми, в этом доме нельзя ни минуты побыть одной!
Хлопнула дверь ванной. На пороге появился отец, розовый и бодренький.