Целитель. Союз нерушимый?
Шрифт:
Суслов начал сердиться. Его лицо налилось нездоровым румянцем, а светлые глаза как будто потемнели.
– Фракций ему не хватает! – воскликнул он, негодуя. – А еще комсомолец!
– Фракций не хватает КПСС! – резво отвечаю я. – Когда правящая группа одна и никто ей не оппонирует – политики нет!
– Вы плохо учили историю! – в запале сказал Михаил Андреевич. – Резолюцию «О единстве партии», между прочим, приняли после Кронштадтского мятежа!
– А не надо было доводить народ до бунтов! – повысил я голос. – Или вы полагаете, что все у нас в полном порядке и завоеваниям Великого Октября ничего не грозит? Да вы оглянитесь –
Тонкие губы Суслова искривила бледная, дерганая усмешка.
– С чего вы взяли? – нервно выпалил он. – Кто вам наговорил все эти глупости?
– Ой, только не ищите за моей спиной вредителей-диверсантов, их там нет, – ехидничаю я и затеваю провокацию: – В экономике нашей ужас, что творится! Диагноз неутешительный, а рецепт один – приватизировать предприятия в тех отраслях, что ориентированы на конечный потребительский спрос, а частную собственность разрешить… ну пусть с ограничением размера капитала.
Суслов поджал губы, поглядывая на меня со смесью сдержанного неодобрения и задумчивого созерцания.
– Молодой человек, – прохладным голосом выговорил он, – то, что вы предлагаете, не реформа, а покушение на устои марксизма-ленинизма.
Я облегченно вздохнул: наконец-то прозвучал «последний довод»!
– Значит, и учение Маркса подлежит совершенствованию! – заявляю решительно. – Гегель правильно писал – развитие включает отрицание. Но если вы ничего не отвергаете, ничего не пересматриваете, то какое может быть развитие?
– Пересмотр основополагающих идей – это, вообще-то, ревизионизм, – холодно заметил главный идеолог.
– Не согласен! – живо возразил я. – Посмотрите сами, разве Ленин использовал марксизм в чистом виде? Нет, он творчески переработал учение, ведь ни Маркс, ни Энгельс не допускали того, что в России, аграрной феодальной стране, вообще возможно построить социализм, разве что лет через сто пятьдесят. А Владимиру Ильичу это удалось!
Михаил Андреевич замер. Еще в далекой молодости его пленил марксизм – своею верностью, предельной истинностью, и он всю свою жизнь положил на то, чтобы сберечь те самые устои, на которые покусился наглый мальчишка-лауреат.
– И почему бы вам, Михаил Андреевич, – молвил я вкрадчиво, – не стать тем человеком, который переосмыслит наследие Маркса и Ленина, приведет его к тождеству с нынешней реальностью?
Суслов облизал пересохшие губы, и вдруг его моложавое лицо как-то разом постарело, обрюзгло. Михаил Андреевич застонал, стон оборвался хрипом.
Я метнулся к нему, поминая черта, рывком расстегнул пиджак и положил ладонь на впалую грудь, успокаивая трепетавшее сердце, расширяя сосуды. Атеросклеротические бляшки – да целые бляхи! – медленно таяли, как рафинад в кипятке, распадаясь на безобидные углеводики.
«Инфаркт миокарда! – хмурился я, «читая» старый, запущенный организм. – Сейчас мы его… Кислородом по некрозу… Вот та-ак… Что тут еще? Сахарный диабет II типа… Последствия туберкулеза – вот почему он так простуды боится… Ладно, с туберкулезом потом… Атеросклероз сердечных сосудов… Коронарная недостаточность… Стенокардия сильнейшая…»
Моя правая ладонь огладила левую руку Суслова, снимая боль. Минут пять я лечил старый, запущенный организм.
– Лучше? – обронил напряженным голосом.
– С-спас-сибо… –
– Скорее как филиппинский хилер, – хмыкнул я невесело. Ойкнул про себя, но постарался успокоиться: вряд ли Суслов свяжет мой промах с кодовым названием операции КГБ. – Я редко прибегаю к этим… э-э… фокусам, и никто о них не знает. Даже папа с мамой! Михаил Андреевич… – я заговорил просительным тоном ученика, отпрашивающегося с урока: – Большая к вам просьба – не рассказывайте, пожалуйста, никому о лечении. А то, боюсь, запрут в лаборатории и станут изучать!
7
Существуют свидетельства того, что Л. И. Брежнева в 70-е годы лечили целители из Монголии.
Суслов сделал глубокий вдох, напряженно прислушиваясь к себе, но нет, сердце не сдавало, и он окончательно расслабился, обмяк даже.
– Ладно, тёзка, не выдам.
Глава 2
В московском посольстве Джек Даунинг числился гражданским помощником атташе по вопросам обороны, хотя его принадлежность к ЦРУ особым секретом не являлась. Во всяком случае, в КГБ об этом знали. Поначалу такая осведомленность чекистов пугала Джека, он чувствовал себя голым, окруженным плотной толпой хмурых мужиков в ушанках, беззащитным и беспомощным.
Но потихоньку прежний страх ушел. Говорят, новобранцы, попадая на войну, шарахаются от каждой пули, но потом, обвыкнув, уже не обращают внимания на зловещий посвист.
А ля гер ком а ля гер, как говорят французы, а разведчик всегда на передовой…
Бездумно поглядев в окно, где затаилась большевистская Москва, выдавая себя лишь фонарями да редким потоком машин, Даунинг уныло вздохнул.
В свете фар автомобили переливались разноцветным лаком, блестели никелированными решетками радиаторов, бликовали стеклами, а проводишь их глазами – и только зловещие красные огни стоп-сигналов разгораются…
Цэрэушник встрепенулся и решительно задернул шторы. Упруго пройдя к большому столу с массивными тумбами, вероятно происходившему от бегемота, он швырнул на полированное дерево тощую папочку, переданную ему резидентом, и опустился в мякоть пухлого кресла. Подумал – и придвинулся поближе, вытащил из папки первый лист. Вверху и внизу страница была помечена грозным SECRET [8] .
В третий или в четвертый раз Джек пробежал глазами убористый текст, выжимку из разных источников. В основном информация поступала от израильтян. Было похоже, что парни из Моссада весьма впечатлились произошедшими событиями, раз уж назвали свою операцию кодовым словом «Машиах».
8
S e c r e t (англ.) – «Совершенно секретно», второй уровень секретности. Top Secret (TS) – «Совершенно секретно, особой важности», высший уровень секретности.