Целуются зори
Шрифт:
— Сходим, что ли, к Егоровичу? — кричит он через улицу.
— Пойдем, — соглашается Николай Иванович. Умывшись, я тоже выхожу на улицу и присоединяюсь к ним.
У дома Егоровича спозаранку открылась домашняя парикмахерская. Старик сидит на табуретке у поленницы, на его жидкие плечи накинуто
— Труд, бабушка, на пользу! — громко говорит Лешка.
— На пользу! — огрызнулся Егорович. — Стрижет, как овчину. Все выдерьгала.
— А ты не вертись! — весело ругнулась бабка и побрякала по голове ножницами. — Тут-то стричь?
— Где?
— Да этта-то.
— Этта не стричь, а стриги где надо.
— Водяной знает, где надо.
— Ну, Егорович, у тебя, как у министра, свой поликмахер. Любой фасон-маникюр. — Лешка по-турецки сел на траву. — Ты, бабушка, его полубоксом, полубоксом стриги-то!
— Ее бы полубоксом-то. — Егорович дернулся. — Не полубоксом, а целым боксом. Дерет как жнейкой, с утра измаяла.
Старуха в ответ опять только постучала ножницами по голове:
— Тут-то стричь?
— Стриги по усмотрению.
Лешка ржал на траве: голова Егоровича была вся в крупных ступеньках.
Тем временем Николай Иванович выволок на улицу станок для точки топоров. Егорович встряхнулся, бородку стричь не позволил:
— Добро, ладно, хорошо!
— Не больно добро, да… — проговорила бабка и ушла поливать капусту, а мы принялись точить топоры. Николай Иванович сидел на станке, держа топор в специальном «жомке», Лешка по очереди с Егоровичем крутил точило, а я лил на точило воду деревянною ложкой.
Солнце дробилось в
Топоры были выточены, и я видел, как, закурив, три «мушкетера», не сговариваясь, переглянулись.
— Н-да… — поскреб за ухом Николай Иванович
— Оно бы не мешало сейчас… Ради воскресенья — Лешка поджал губы. — Как, Егорович?
— Конешно, ежели, оно дело такое… Опять же это, как ведь сказать, ежели… В части прынцыпа.
— Ну так что? — Лешка не в пример Егоровичу любил конкретность.
— Да моя дак не даст, — сказал Егорович — Вот когда зять Станислав послал перевод, она чекушку без разговору… Да и денег-то ноне нету
— Нету! Давно ли пенсию отхватил? Деньги-то ведь солить придется.
— Какое, парень! Оне у нас не залеживаются
— Моя тоже. Одна ругань Николай Иванович за гасил о дерн окурок. После бани только и дает по трешнику.
Я угрюмо молчал, меня опять разбирало зло.
— Ежели к Настасье вторительно? — сказал Лешка.
— Не даст, — убежденно сказал бригадир.
— Не даст, — подтвердил Егорович.
— Не даст, — вздохнул Лешка. И замолчал. — Николай Иванович, а что, ежели баню затопить?
Топить баню с утра, да еще и не в субботу, показалось сперва стыдновато. Но у них иного выхода не было, идея оказалась самой надежной. Николай Иванович махнул рукой: «А бес с ним, все равно не сенокос». И работа закипела. Кто побежал за дровами, кто за ведрами, чтобы носить с речки воду…
Мне стало опять смешно, и, забыв про свои никому не интересные невзгоды, я включился в общее дело.