Цемах Атлас (ешива). Том второй
Шрифт:
Противоположностью этим заокеанским парням были ешиботники из Германии. Они аккуратно одевались, носили коричневые ботинки на двойной подошве и пиджаки из толстой шерсти с широкими лацканами. Они были очень набожны и добродушны по своей природе. Однако, когда какой-нибудь немец не находил своей Геморы на своем стендере, он выходил из себя. Все эти франкфуртцы и гамбургцы у себя дома позаканчивали гимназии, так что их, естественно, не тянуло к чтению нечистых светских книжек. Но им не хватало остроты ума, их мозг не «улавливал». Скажет литовец какую-нибудь поговорку, а бестолковые еки [12] так и вылупят на него непонимающие глаза. Расскажет немец какую-нибудь шутку и сам же один и смеется. Американский ученик еще может с пылом раскачиваться в молитве, словно стараясь вытряхнуть из себя наглость, привезенную им из-за океана. Однако немецкий простак стоит за молитвой прямой как струна. Вот их квартирные хозяйки и говорили иной раз о своих квартирантах:
12
Еки —
— Хорошие, честные парни, но пресные, без соли.
Но и от американцев, и от немцев ешиве все-таки была польза. Они по большей части отставали в учебе и нанимали бедных литовских ешиботников, чтобы те растолковывали им сложные темы. После получения смихи [13] они намеревались вернуться в свои страны, где евреи стали похожи на иноверцев, чтобы там учить Торе. А вот от учеников из Польши не было буквально никакой пользы.
В богатых хасидских домах Лодзи и Варшавы вошло в моду посылать сыновей на пару лет изучать Тору в какую-нибудь литовскую ешиву. Вот и крутились по мирской ешиве молодые хасиды в маленьких шапочках и в начищенных сапожках. Они носили высокие белые воротнички в будние дни и бархатные жупицы [14] с шелковыми кушаками в честь субботы. Можно было заранее представить себе густые бороды, которыми в будущем обрастут их лица, их большие, богатые дома и большие дела, которые они станут вести, почетные места, которые будут они занимать у столов ребе. Эти выходцы из Польши держались самоуверенно, прохаживались во время молитвы, заложив большие пальцы обеих рук за кушак. Остановившись посреди синагоги, они с пылом раскачивались справа налево и слева направо, а читая «Нам следует восхвалять», сплевывали прямо на пол. За сплевывание на пол в ешиве платили штраф размером ползлотого, но когда ответственный за соблюдение чистоты требовал у хасидов заплатить штраф, они смеялись ему в лицо и обращались к нему на «ты». Ответственный за чистоту, деликатный сын Торы из Жемайтии [15] , который не обращался на «ты» даже к мальчишкам, оставался стоять в растерянности, а польские хасиды отворачивались от него, как от общинного козла на синагогальном дворе.
13
Смиха — рукоположение, раввинский диплом.
14
Жупица — нижняя одежда без рукавов.
15
Область на севере Литвы.
Раз в неделю инспектор мирской ешивы проводил беседу в своей чердачной комнатке. Польские хасиды пропихивались туда, как к столу ребе. Однако удовольствия от этой толкотни они не получали. У стола ребе старые хасиды орали на них:
— Бесстыдник! Сейчас получишь оплеуху!
Они отвечали наглостью. Однако старшие мирские ешиботники позволяли себя отталкивать. Они только пожимали плечами и смотрели через очки своими холодными литовскими глазами. Когда инспектор говорил, в комнате было тихо, как в ухе. Приближенные стояли вокруг говорящего с загадочными лицами — прямо сокровенные тайны Торы! Раз десять инспектор прерывал свою беседу и шептал:
— В комнате не продохнуть, здесь ужасно душно.
Приближенные морщили лбы и шептали вслед за ним:
— В комнате не продохнуть, здесь ужасно жарко.
Польские хасиды были не в состоянии понять глубинный смысл беседы, которую проводил инспектор, духоты они тоже не чувствовали, сколько бы ни принюхивались, изо всех сил втягивая воздух ноздрями. Какой-то хасид не выдержал и пихнул локтем одного из приближенных инспектора и спросил на польском диалекте идиша:
— Что он там говорит? Я не понимаю его литовского произношения.
Поэтому старшие ученики мирской ешивы дрожали от страха, как бы вместе с ними на дачу не поехал кто-нибудь из американцев или поляков, от которого были бы одни унижения. Радуньским мирские еще могли сказать несколько слов, а на клецких вообще смотрели как на мальчишек. Клецкие, со своей стороны, смеялись над мирскими гордецами с золотыми авторучками, говоря, что у них нет своей системы в учении. Мирская ешива жила Письменной Торой, тетрадками, в которых было записано учение реб Хаима-брестчанина [16] , потому как у главы мирской ешивы не было времени беседовать об учении. Он был вынужден даже летом разъезжать по Америке и собирать деньги на содержание своих старых холостяков, пасшихся на даче.
16
Реб Хаим Соловейчик (1853–1918) — главный раввин Брест-Литовска, создатель новаторского метода изучения Талмуда, названного брестским.
Тем не менее между учениками различных ешив царили мир
Из практики других раввинских дач было известно, что ученики реб Йосефа-Йойзла появляются целыми толпами и обрушиваются на местечко, как саранча. Новогрудковцы тоже в последнее время ходили прилично одетыми и вели себя солидно. Но наиболее последовательные сторонники мусара все еще расхаживали оборванцами — в истрепанных брюках и потертых пиджаках с дырками на локтях, в помятых засаленных шляпах, в стоптанных башмаках и в длинных пожелтевших арбеканфесах. Они приезжали на дачу отдыхать, но и там не знали покоя. Они устраивали Судный день посреди месяца тамуз. Учащиеся из других ешив читали в лесу предвечернюю молитву, раскачиваясь бесшумнее шелеста деревьев. И вдруг они слышали, как какой-нибудь новогрудковец начинал бесноваться, бить руками о ствол дерева и биться об него головой! Однако самым большим удовольствием для новогрудковцев было окружить какого-нибудь мирского сына Торы и поучать его якобы по-хорошему. Если тот отвечал хоть слово, по его поводу начинали прохаживаться по-настоящему:
— В мирской ешиве наряжаются, как молодые деревенские иноверцы на церковный праздник. В мирской ешиве ходят с длинными чубами, похожими на лошадиные гривы. В мирской ешиве очищают нечистое ста пятьюдесятью способами. Ссылаются на Гемору, говоря, что мудрец, на одеянии которого нашлось пятно, заслуживает смерти, однако пятен на душе в мирской ешиве не боятся! — кричали новогрудковцы, и подвергшийся нападению не мог от них отделаться, как будто он растревожил пчелиный улей или сунул руку в муравейник.
Глава 3
Однажды в летний полдень Махазе-Авром и Хайкл впервые пошли вместе купаться. Хайкл, с покрывалом, чтобы расстелить его на берегу, и с двумя полотенцами на плече, шел медленно, а Махазе-Авром легко опирался на его плечо. Жмуря на солнце глаза, он, как всегда, размышлял об изучении Торы. Ученик заметил, что, даже разговаривая с людьми, его ребе выныривает из изучаемой им темы лишь на мгновение, а затем сразу же снова погружается в нее. Его лицо выглядело, как лес, окутанный туманом, далекий и близкий одновременно. Иногда он молчал светло и тихо, как глубокое озеро, иногда — жестко и сухо, как каменная гора. Гора Синайская из Пятикнижия выглядит, наверное, как большой голый лоб ребе…
Они шли по протоптанной в траве тропинке вдоль овощных полей. Рядом с тропинкой тянулся желтый песчаный шлях. В полуденном свете он сиял так, словно был усыпан осколками стекла. Напоенные солнцем, покрывшиеся молодыми овощными растениями поля граничили с высокой стеной тонких березок. Ветви сонно качались, сливаясь вдали с серебристо-белым горизонтом. На склоне над дорогой темно-зеленые, почти черные сосны становились гуще. Мимо носа Хайкла пролетела пчела, и в сонном полудне осталось ее злое стальное жужжание. Из леса доносились звонкие голоса перекликавшихся молодых крестьянок, собиравших чернику. Низко пролетела пара журавлей, хлопая сухими жесткими крыльями. Они стремительно пересекли засеянные участки и спустились на заболоченный луг. Двое нееврейских мальчишек криками и улюлюканьем гнали по шляху бурую корову с черными пятнами. Корова подняла хвост, как палку, и не хотела идти. Один мальчишка тянул ее вперед за веревку, привязанную к рогам, а второй подгонял сзади прутом. Хайклу захотелось крикнуть, просто так, ни с того ни с сего. Захотелось промчаться по мосту, в одно мгновение раздеться — и бух в воду! Однако рядом шел ребе, мысленно беседуя с танаями. Между двумя морщинами над переносицей был заключен его мир: раздел «Зраим» [17] с комментариями Рамбама и тосафиста из Сенса [18] .
17
Буквально: «семена» (древнееврейск.).
18
Имеется в виду рабби Шимшон бен Аврагам (ок. 1150–1216 или 1230), живший в городе Сенс в Бургундии.
— Мне тебя жаль. Из-за меня тебе приходится идти меленькими шагами. Знаешь, мальчишкой я мало шалил. Часто мне хочется постучать в чужое окно и спрятаться, — сказал реб Авром-Шая, и его улыбка засияла, как окно дома, в котором человек родился и который снова увидел спустя годы.
Ребе и его ученик прошли мимо большого двора картонной фабрики. На красных кирпичных зданиях, как будто была ночь, горели желтым пыльным светом электрические лампы. Приглушенный шум автоматических пил, разрезавших бревна, казался похожим на сопение паровоза, когда тот медленно трогается с места, испуская клубы пара. Напротив фабрики, у опушки леса, стоял низкий и длинный деревянный дом со множеством окон. Там жили дачники-ешиботники. Они сидели на веранде и громко разговаривали, смеялись. Увидав, что мимо них проходит Махазе-Авром, они замолчали и стали смотреть ему вслед. Он зашагал широким быстрым шагом, чтобы ешиботники не задержали его. Только поднявшись на деревянный мост над речкой, Махазе-Авром снова замедлил шаг и с посветлевшим лицом прислушался к тому, как сыны Торы на веранде возобновляют прерванный им веселый разговор.