Цемах Атлас (ешива). Том второй

Граде Хаим

— Даниэл-гомельчанин даже согласился переехать к Генеху-малоритчанину [161] . Мы с Генехом меняемся на дежурстве в больнице день за днем, а моя квартирная хозяйка охотно согласится пустить в свой дом больного.

Про Генеха-малоритчанина говорили, что он учится так же легко и непринужденно, как отплясывает на празднике Симхастойре своими длинными ногами профессионального танцора. Рядом с раскрытым томом Геморы он держал Маймонида, а также пару трудов поздних комментаторов [162] — и листал их. Взгляд туда, взгляд сюда, и вот он уже наморщил лоб и понял, в чем дело; в его мозгу прочно отложилась еще одна выученная тема. При изучении мусара он тоже вел себя иначе, чем остальные. Один поддерживал опущенную голову руками и бормотал, как из бездны; другой лупил кулаком по стендеру, третий бегал по синагоге

и выкрикивал отрывочные фразы. Генех стоял, поставив одну ногу на скамью, опираясь подбородком на ладонь правой руки, и издали заглядывал в книгу «Месилас яшорим», лежавшую на подоконнике. Молодым пареньком он входил в группу принимавших на себя особо строгие ограничения, которую возглавлял Цемах-ломжинец. Но Генех редко приходил на беседы, потому что они затягивались до самого утра, и из-за этого он не успевал выспаться. В противоположность оборванным новогрудковцам, он всегда ходил аккуратно одетым. Его никогда не видели разозленным или возбужденным, однако не видели и того, чтобы он что-то делал ради товарища.

161

Малорита (белорусское название — Маларыта) — бывшее местечко, ныне — город, районный центр Брестской области Белоруссии.

162

Ахроним — буквально «последние» (древнееврейск.).

Цемах-ломжинец, который прежде не слишком ценил Ошера-Лемла-краснинца, потому что он был начисто лишен яркости, еще меньше ценил Генеха-малоритчанина, потому что тот был уж слишком талантлив. «Человек для труда рожден» [163] , каждый ищущий пути мучается, стараясь достичь более высокой ступени морального развития, но малоритчанину все удается легко. Он ни с кем не ссорится и с самим собой тоже живет в мире. Он улавливает самое сложное дело с одного взгляда, считает выученные темы так же, как, наверное, пересчитывает постиранные рубахи и как будет после свадьбы пересчитывать сотенные купюры из большого приданого, которое получит. Так полагал когда-то Цемах-ломжинец. Но, вернувшись из светского мира в ешиву, он увидел, что неправильно оценивал малоритчанина.

163

Иов, 5:7.

Генех знал, что у него слабое сердце, и не рассказывал об этом, пока однажды с ним не случился приступ. Тогда все поняли, почему он берегся, и начали окружать его заботой и любовью. Однако некоторые решили, что малоритчанин не рассказывал о своей болезни, чтобы это не повредило его сватовству. Позднее стало известно, что, когда ему предлагают партию, он сам рассказывает о своем пороке сердца — и предлагавшая сватовство сторона сразу же отказывается от предложения, хотя малоритчанин очень нравился девушкам. Он был высоким, стройным и всегда тщательно следил за своей внешностью. В нем даже трудно было распознать сына Торы, если бы не его ешиботницкая привычка носить шляпу сдвинутой на самый затылок, чтобы свободнее было вдумываться в изучаемую тему. Глава ешивы, здороваясь с ним, называл его просто по имени.

— Генех — один из лучших наших учеников. Он подробно излагает содержание урока не для того, чтобы показать остроту своего ума, а потому, что хочет, чтобы мы лучше разъяснили тему тем, кто не понимает. Кроме того, что он очень талантлив, он выделяется и своими человеческими качествами. Главное, чтобы он был здоров, ой, чтоб он только был здоров! Спасибо Господу, Излечивающему болящих, который дал ему достаточно ума, чтобы беречься.

Часто видели, как Генех стоял за бимой в окружении компании молодых парнишек, погруженных в замысловатую полемику. Локтем одной руки он опирался о перила бимы, а второй все время передвигал на голове шляпу. Его лицо сияло от удовольствия тем сильнее, чем больше кипятились вокруг него молодые сыны Торы, демонстрируя остроту своих умов. Лишь время от времени он вставлял слово, чтобы вывести спорщиков на верный путь, а потом продолжал радоваться тому, как ученики изощряются в своих комментариях, споря между собой певучими голосками. В последнее время он еще чаще проводил время в обществе младших учеников. Товарищи заметили, что морщины на лбу Генеха разгладились, щеки пополнели, вид стал спокойней, но его улыбка светилась чистой тоской. Ешива узнала, каким необычным и нерадостным образом малоритчанин стал женихом.

Он переехал на новую квартиру, к бедной семье, где к нему относились как к родному. Сначала он этого не замечал, потом удивлялся, а когда понял причину такого отношения, то молча согласился. У его квартирной хозяйки, вдовы, был полный дом дочерей. Вот ей и пришло в голову, что она тоже заслужила перед Богом иметь ученого зятя. Женщина знала,

что для богатых семей ее квартирант представляет собой хороший товар с изъяном; она же думала иначе. Получая месячную оплату за комнату, которую занимал малоритчанин, она говорила жене главы ешивы: «Ничего нельзя знать. Все мы у Бога в руках». Хозяйка хотела, чтобы ешива знала о ее видах на квартиранта. Поэтому она постоянно хвалилась перед чужими людьми, что ее дочери просто-напросто влюблены в него. Товарищи Генеха поняли, что он согласен на бедную и простоватую партию, потому что не ожидает ничего лучшего для себя. Делать вид, что они якобы радуются его счастью или вообще ни о чем не знают, было бы двуличием. Поэтому товарищи говорили с ним так, как будто они давным-давно поздравили его и уже выпили на его помолвке. Они якобы уже знали все детали сватовства, и им больше не о чем было его спрашивать.

Поэтому в ешиве не удивились тому, что малоритчанин добился от квартирной хозяйки, чтобы она приняла в дом больного: женщина и ее дочь хотели понравиться жениху и потому были добры к его товарищу. Удивительным было то, как удалось повлиять на больного, чтобы он согласился перейти из больницы на квартиру, ведь раньше он об этом и слышать не хотел и кричал, что его хотят уморить. Но самым удивительным было видеть жениха, бравшего на себя такую обузу, приводя в дом больного, капризного и постоянно всем недовольного Даниэла-гомельчанина. Больше всех над этой загадкой бился Цемах Атлас: как могло случиться, что именно Генех-малоритчанин вырос таким прекрасным, умным, терпеливым, добрым и заботливым, хотя он и не работал над собой, стремясь достичь совершенства, и вообще не считался мусарником.

Глава 15

В упавшей на местечко темноте женщины в платках потянулись по наревским переулкам, храня траурное молчание, как толпа вдов на обратном пути с кладбища. Они шли долго, сгорбившиеся и промерзшие, пока не дошли до синагоги Ханы-Хайки. Ешиботники подняли свои бледные заросшие лица от томов Геморы и посмотрели на женщин, окруживших Янкла-полтавчанина и что-то ему говоривших. Полтавчанин вскочил с таким страхом и с таким отвращением, как будто женщины требовали от него вылезти из одежды и забраться в саван. В синагоге воцарилась тишина, и сыны Торы у своих стендеров услыхали, как женщины говорят:

— Какая вам разница, ребе? Езжайте себе изучать Тору в какое-нибудь другое место, а нам дайте спокойно жить на свете. Этот реб Зуша Сулкес вообще больше не захотел быть старостой. Мы ему в ноги кланялись, и обыватели тоже за нас просили, и он согласился управлять благотворительной кассой. Но староста требует, чтобы вы больше не появлялись в синагоге. Если не пойти ему навстречу, он не захочет быть старостой, и нам с нашими малыми детьми придется собирать милостыню на кусок хлеба.

Подвергшийся нападению Янкл-полтавчанин едва вырвался на зимнюю улицу и крутился там в одной ермолке на голове и без верхней одежды, пока женщины не разошлись. На следующий день обыватели тоже предостерегли учеников и преподавателей ешивы, что, если этот парень, устраивающий дикие выходки, не уедет, бедные торговки будут снова стоять у дверей синагоги и не пустят внутрь ешиботников. Зундл-конотопец и другие старшие ешиботники ответили, что они ничего не решают. Надо подождать, пока глава ешивы вернется из Вильны с собрания глав ешив. Он уже скоро вернется.

Янкл-полтавчанин чувствовал, что ему придется на какое-то время смыться. О том, куда поехать, он не беспокоился. Он будет желанным гостем в любой новогрудковской общине «Бейс Йосеф», в которую приедет. Однако ему не хотелось выглядеть проигравшим. Именно тогда ему выпало распределять порции еды на кухне, потому что каждую неделю этим занимался новый ешиботник. За столом, странно скукожившись, сидел Мойше Хаят-логойчанин. Его всегдашняя деланная беспечность исчезла. Его еще жег изнутри смех мусарников, которые пару дней назад, как палками, прогнали его с собрания своими издевками. Теперь, за едой, те же самые парни враждебно молчали, и можно было догадаться, что они думают, как от него избавиться. Янкл-полтавчанин вышвырнул бы его вон, как выбрасывают в помойный ящик провонявшую селедку. Однако после истории со старостой благотворительной кассы Сулкесом полтавчанин стал осторожнее. Он знал, что руководство не хочет трогать наглого еретика. Поэтому он подал его долю этому презираемому и презирающему с таким выражением лица, как будто говорил: «Жри и подавись».

В кухне сидел и Мейлахка-виленчанин. Его глаза горели огнем победы. Хотя он был самым молодым в ешиве, он добился при помощи бывшего директора валкеникской ешивы, чтобы ему не надо было больше ходить по заранее определенным дням есть в дома обывателей и приходить на беседы в группу Янкла-полтавчанина. Он сидел себе за столом среди взрослых, а реб Янкл, глава его группы собственной персоной, его обслуживал. Полтавчанина не волновало, что этот шпингалет про него думает, но молокососа следовало воспитывать. Поэтому он пододвинул Мейлахке-виленчанину его миску супа с куском легкого и сказал: