Цена отсечения
Шрифт:
В таком состоянии нервические девушки бегут на кухню, вываливают баночки, коробочки, пакетики, запихивают пригоршнями в рот, скорей, скорей, чтобы не успеть передумать. Обмирая от ужаса, запивают сладковатые таблетки мужниным коньяком. Не для того, чтобы расчетливо приблизить конец, а только для того, чтобы коньяк обжег, ударил по нежной слизистой, отвлек внимание от главной страшной мысли: мамочка моя, да что же это будет. Но Жанна не девушка. Не филологиня. И не истеричка. Она омертвевшая женщина, сомнамбула, собственная тень. Сидит, уставившись в серую точку и ждет непонятно чего.
Примерно
В ту самую секунду, когда зазвонил домофон, маячок уже огибал Калугу и следовал по федеральной трассе номер три на Брянск.
Ночь ужасов и откровений продолжалась.
Степа, который был сейчас в Калуге, стоял перед ней. Измочаленый, небритый, пахнущий кровью и гноем; пальцы распухли, не гнутся; губы негритянские, раздутые; сквозь доморощенную перевязку на затылке проступает красное; похож на привокзального бродягу. Вошел и быстро, отрывисто, невнятно произнес: Жанна, я все знаю, все понимаю, но давай отложим на потом. Лучше скажи, Иван тебе оставил навигатор или уже забрал? Оставил? Хорошо. Ты проследила, где маячит? Третья трасса? Через Киев на Умань, а там Кишинев? Эх, не успел я, боюсь, улизнули. А самое начало отследила? Как они выбирались, подробно? Стояли-ехали, стояли-ехали? Тогда надежда есть, что побежали без машины, врассыпную – и не все проскочили на трассу, к попуткам.
Кое-что он все же объяснил, полуфразами, в разрывах между телефонными звонками.
– Похитили какие-то молдаваны. Набирай Василия, немедля. Условия дикие, понимания никакого. Не подходит? Звони ему домой. Заказала, видимо, Тамара. Отключен? Беги ко мне, второй ящик справа, там договор на меня, а в договоре номер, я ему еще один мобильный выдал, круглосуточный, без права отключения. Я буду в ванной. В верхнем среднем найдешь ученическую тетрадку, как раньше за две копейки, на задней обложке еще один номер, неси.
Вернулась Жанна через три минуты; Степан грузно лежал в ее розовой ванной; горячая вода поднималась снизу, медленно покрывая тело: он не обождал, пока вода наберется, некогда.
На десятом звонке отозвался Василий.
– Слушаю, Жанна Ивановна.
На заднем фоне – ватный женский голос: «Вася, кто?».
Шипение: молчи!
Степа держал трубку двумя пальцами, большим и мизинцем.
– Ты что, у этой? А машина где? А кто тебе сказал, что к бабе можно ездить на машине? Ладно, Вась, подробности письмом. Ты где территориально? В Одинцово? Так это пятнадцать минут. Бери из гаража
Зря он его так. Вася – трусливый. Пока доедет, может помереть от страху; надо было прямо сказать: езжай для страховки, на всякий пожарный, никого там уже нет. Но – обозлился, шуганул. Теперь поздняк метаться. Что же дед-вахтер мышей не ловит? Упустил. Договорились ведь, и денег обещали дать, а он – профукал…
По второму номеру отозвались быстрее. Голос твердый, отчетливый, как будто человек еще и не ложился.
– Слушаю.
– Лейтенант, узнаешь? Мелькисаров. Проблемка, Роман Петрович.
Степа кратко рассказал, в чем дело. Объяснил, что кто-то уже успел сбежать. Все или не все – неизвестно. И тем не менее попытаться бы надо. Свою машину они, видимо, оставили в поселке. Предупредил: возможно, там будут спущены собаки. Подытожил: записывай адрес.
Сдал трубку Жанне и сказал: вызывай такси.
– Никаких такси не будет, Степа. Я тебя отвезу сама. Так решено. И даже не пытайся спорить.
Мелькисаров посмотрел на жену изумленно. В другое время он бы подумал: что за железные нотки? Но сейчас было некогда думать. Сейчас решался вопрос о жизни и смерти. И он ответил:
– Ладно; делать нечего; иди, Рябоконь, запрягай.
Ворота были заперты, что хорошо. Но сторож мирно спал, что очень плохо. Вышел не сразу, ежась и похрустывая косточками. Клялся и божился, что глаз не сомкнул. Ругаться было бесполезно, надо действовать; если даже время не упущено, то идет оно на минуты.
Старлей отобрал у сторожа карту поселка: третий левый поворот, дача пятнадцать. Вперед, робяты! хотя надежды никакой.
Ворота поддались не сразу, замок был правильный, серьезный.
«Четверка» – под ближайшей яблоней; понятно. Собака гавкает утробно, что и говорить: кавказец; но ампула сработала мгновенно, уложила псину поперек дороги.
Дом пуст, и в коридоре никого.
Один наверх, другой в салон, двое в подвал.
А в подвале валяется мужичонка. Маленький, поросший дикой шерстью, как молодой кабанчик. Видимо, свои его будили-будили, пинали-пинали, но так он основательно упился, что бесполезно мычал и валился набок. Бросили на произвол судьбы – и дали деру. Вот чудаки. Живой свидетель, как же так можно работать?
Ребята попытались привести кабанчика в чувство, сунули под нос нашатырь; кабанчик на секунду очнулся, что-то в его крохотном мозгу мелькнуло, он дернулся и от страха опять отключился. Брючина потемнела, на полу образовалась лужа. Старлей брезгливо отодвинулся:
– Вяжите, тащите наверх, пускай долеживает в ванной. Хотя нет. Стоп. Неправдоподобно. Мелькисаров бы его не дотащил – он говорит, что пальцы перебиты. Пускай валяется тут. Свяжите руки обычной веревкой, неловко, как если бы связал Абгарыч. Мы одинцовских сейчас подтянем, оформим задержание на них. Иначе будет некрасиво.