Цена посвящения: Время Зверя

Маркеев Олег Георгиевич

— Дранг нах нахер! Дранг нах нахер! — перекрикивает ревущий зал Дикарь.

Патриоты с лицами пэтэушников долбят бутсами скрюченное тело торговца арбузами.

«Дранг нах! Дранг нах! Дранг нах!»

Хлипкие студенты в такт барабану надувают щеки и выпячивают скошенные подбородки. Им тоже хочется крови. И пиво. Сначала — пиво, кровь — потом.

«Дранг нах, дранг нах!»

Подонки в дорогих костюмах делают строгие глаза, а холеные пальцы невольно отбивают дробь на сафьяновой коже портфелей. От ухающих ритмов в паху нарастает

нервный зуд. Им тоже хочется. Мирового господства — всех баб и всего золота мира.

«Трах-тах-тах-трак-такт, трах-нахт-такт!»

— Бей не наших, бей не наших! — в вольном переводе кричит Дикарь.

Он гонит по разбитой грунтовке. Джип смело штурмует глубокие рытвины, утробно ревет, разгребая протекторами грязь, разбрызгивает тупой мордой грязную воду. Фары мутным светом протыкают ночь.

Грунтовка обрывается, дальше — перепаханное бездорожье. Два снопа света прошивают редкий кустарник.

Дикарь бьет по тормозам.

Тиранозавр терракотового цвета, тяжко переваливаясь на рессорах, пробуксовывает вперед. Трещат проломленные бампером кусты. В свете фар, как голые кости, белеют измочаленные ветки с содранной на изломах кожей.

Грохочет прощальный аккорд брутального марша «Раммштайна».

И сразу же к забрызганным грязью стеклам прилипает ночная тишина.

Дикарь расслабленно откидывает голову на подголовник. Закрывает глаза.

Сумасшедший тамтам в груди ухает все реже и реже, глуше, глуше, глуше, пока не замолкает совсем.

Тишина и покой. Глухая темень вокруг и в груди.

Острый кадык Дикаря судорожно дергается, из горла вырывается сухой кашель.

Он сипло, прерывисто дышит. Через несколько секунд сип переходит в короткое подвывание.

Дикарь поднимает голову и смотрит на себя в зеркальце.

Из узкой зеркальной полоски на него смотрят прозрачно-чистые глаза с точечными зрачками. Дикарь улыбается своему отражению. Он не видит, но знает, улыбка сейчас — волчья.

Он рывком распахивает дверцу. Прыгает в темноту.

Ноги путаются в мокрой траве. Но он упрямо идет вперед в ночное поле.

Тьма залепляет глаза и уши, через ноздри входит в тело, и его движения становятся грациозными и экономными, как у зверя, вышедшего на охоту. Он скользит сквозь побитое дождем разнотравье, легко и проворно, ничем не выдавая свое присутствие на этом затихшем ночном поле.

Дикарь останавливается, срывает с султана дрока горсть пожухлых семян, подносит к носу. Ноздрями впитывает горький пряный аромат, ловит в нем остро-кислую нотку.

Стая залегла где-то поблизости. Вожак оставил ему знак.

Дикарь оглядывается через плечо. Там, где под тучами еще тускло светится стеклышко заката, остался дом Матоянца.

Дикарь хищно скалит зубы. Из горла вырывается брехание сытого пса.

Он разбрасывает руки крестом. Стоит, запрокинув голову. В низком небе от горизонта до горизонта распластала черные дуги гигантская свастика.

Дикарь начинает медленно

кружиться, с каждым оборотом увеличивая темп. Полы плаща распахиваются, сухо хлещут по высокой траве.

Водоворот туч над головой оживает, все быстрее и быстрее проворачиваются темные крылья свастики, пока не сливаются в сплошное черное месиво.

Дикарь чувствует поднимающуюся к горлу горячую волну. Она рвется наружу, а он держит ее, сжав горло. Уже становится невмоготу, красная муть застит глаза, легкие требуют воздуха, а горло — крика. И Дикарь, замерев, вытягивается вверх, и выпускает наружу протяжный вой.

Клич зверя взлетает ввысь, к низким тучам. Заставляет замереть в ужасе поле и будит лес, черной полосой окруживший пустошь.

Дикарь не знает, он чувствует, что его призыв услышан. Лес очнулся от сна, недовольно загудел.

Дикарь кружится на месте, штопором вкручивая волчий вой в сырую мглу. Он не слышит себя, не замечает ничего вокруг, он сам стал этим воем. Тягучим, холодящим кровь зовом к охоте.

И стая услышала его. Лес донес ответный клич. Десяток волчьих глоток, пересохших от возбуждения, завыли:

— Охота-а-ау!

Дикарь падает на колено, впечатав ладонь в землю. Склонив голову, с кряхтением дышит. Подтянутое брюхо упруго выталкивает через оскаленные зубы горячий воздух…

Он вскинул голову и встретился взглядом с желтыми глазами вожака.

Дикарь исторгнул низкий, крякающий смех, будто выдавил горлом комок. Он знал, ничто так не пугает зверя, как смех человека. Никто, кроме человека, в Лесу не умеет смеяться. Особенно так, чтобы брюхо свербило от низких частот.

Вожак прижал уши. В стае, державшейся полукругом в сторонке, кто-то коротко проскулил, будто получил пинок в ребра.

— Еще одна охота, Вожак! — Дикарь, как и все в Лесу, умел говорить глазами.

В зрачках Вожака вспыхнули янтарные звезды.

Дикарь притянул Вожака за уши к себе, задохнулся от родного запаха мокрой шерсти. Приблизил глаза к глазам. И стал смотреть в их янтарную глубину, отчетливо и ясно представляя себе дом посреди леса, уютно освещенную комнату с низким потолком, людей, сидящих вокруг стола, запах еды…

Он оттолкнул от себя морду Вожака.

— Иди! Счастливой охоты, Вожак!

Дикарь встал. Вожак боком отпрыгнул в темноту.

Серые тени прошуршали в траве.

Спустя минуту от опушки раздался протяжный, тянущий душу вой.

Дикарь (Ретроспектива — 1)

Низкорослый густой кустарник подбирался вплотную к железнодорожному полотну. Волной нависал над канавой, наполовину засыпанной серым щебнем.

Дикарь, надежно укрытый со всех сторон колючими влажными ветвями, щурился на две полосы, отполированные до зеркального блеска. Рельсы испускали едва слышный гул. В тихом поскрипывании камешков между шпалами отчетливо проступал нарастающий ритм. Поезд был близко.