Цена светлой крови
Шрифт:
Историк прикоснулся к ним ладонями, зажмурился и застыл в напряженной позе, словно желая извлечь из шаров некую таинетвенную эманацию. Ничего не произошло.
Его руки бессильно упали.
* * *
В этот вечер последним до своего жилища добрался Логр Кадиани.
Все четыре года, проведенных в Куате, он снимал особняк на улице Бескрайних Вод. Улица скатывалась с крутого холма к набережной, и по обеим ее сторонам через каждые десять-пятнадцать шагов имелись ступени. Каднани пришлось взбираться на самый верх, хотя выпитое пиво и съеденное мясо таких трудов не одобряли. Разумеется,
Отдуваясь и придерживая живот с колыхавшимся там пивом, Кадиани взошел на второй этаж, включил свет и с блаженным вздохом опустился в кресло. На полу перед ним стояли два больших экрана, подключенных к мощному мелгу; их серебристые поверхности слабо мерцали, а внизу светились полоски отсчета времени. Одна фиолетовая - в Куате наступила ночь; другая розовая - в Южном Лизире занималось утро. Кадиани глядел на правый экран с розовой полосой, морщил лоб, вздыхал, теребил темную бородку. Его вид и жесты выдавали нерешительность.
Экран вспыхнул, и сквозь серебристую мглу проступило лицо пожилого человека. Широкоскулое, с плоским носом и крупным ртом, оно могло принадлежать кейтабцу, но темная кожа намекала, что к кейтабским предкам добавились коренные лизирцы, батоло или закофу. Волосы мужчины, длинные, черные и прямые, были стянуты налобной повязкой, украшенной алмазами. Он наверняка был знатен и богат.
– Есть новости?
– спросил темнокожий на универсальном арсоланском.
По интересующему нас вопросу - нет, - ответил Кадиани.
– нет, мой лорд.
Его собеседник ощерился, сделавшись похожим на черную пантеру.
– Есть такое, что нам не интересно? Так стоит ли об этом упоминать?
– Думаю, стоит. Цонкиди-ако нашел, что искал. Сегодня он...
Темнокожий прервал Кадиани, небрежно махнув рукой.
– Если в куче мусора есть битая чашка, майя ее непременно откопает... Эти бредни мне не нужны! Что бы ни летало в Чак Мооль, это принадлежит Коатлю, а мы живем на земле. Здесь паши шахты, заводы и энергостанцнн. Ты понял, Логр Кадиани?
– Да, мой господин. Но что я могу поделать? Мы ведь даже не уверены, тот ли это человек... Сама мысль о... ну, ты понимаешь, достойный лорд... сама эта мысль нелепа, невозможна! Это... это...
– Хочешь сказать, те же бредни, что измышления майясского астронома?
– усмехнулся темнокожий.
– Пусть так! Однако напомню, что нам безразлично, кто он такой. Мы хотим выяснить, что он знает. Быть первыми в миг его прозрения, в день, когда сосуд опорожнится! Вот все, что нам необходимо.
– Этот миг еще не наступил, мой лорд.
– Тогда жди. Сказано богами: истина отбрасывает длинную тень, но лишь умеющий видеть узрит ее.
Экран снова заволокло серебристым туманом. Вздохнув, Кадиани потянулся к шкафчику рядом с креслом, вытащил флягу розового одиссарского, но пить не стал. Глядя в тьму за окнами, он произнес негромко:
– Когда наступит миг прозрения и сосуд опорожнится - что будет потом? Что, мой лорд? Что будет с сосудом?
Молчание было ему ответом.
Глава 2
Южный Куат, дом «Ветер с Пролива». Ханай, столица Атали.
С последней встречи санры прошла половина месяца. В День Керравао Джумин сидел в саду, разбитом позади его хогана, вдыхал
День Керравао был для него маленьким праздником. Во- первых потому, что предшествовал Дню Пчелы и встрече с друзьями, а во-вторых, приходили к Джумину в этот день две девушки-сеннамитки, прибиравшиеся в доме, и садовник Дартам, который сейчас копался в цветнике. Еще неизменно заглядывал старый Грза, чтобы уточнить список блюд и напитков на завтра, и эти визиты сопровождались возлияниями и беседами. Жилище Джумина будто оживало: шуршали метлы, плескала вода, слышался девичий смех, а Дартам, сажавший цветы, бормотал под нос тайные заклятья, полезные для растений. Одиночество отступало, пряталось, и чудилось Джумину, что был у него когда-то другой дом, огромный, полный народа, и было в этом доме нечто драгоценное, о чем он не мог забыть, и вспомнить тоже не мог.
Проклятая амнезия! Отец говорил, что случилась она внезапно, без видимой причины, и около года Джумин пролежал в Ханае - в полной прострации, под наблюдением целителей. А когда очнулся, то никого не узнавал и даже имени своего не помнил, зато свободно изъяснялся на шестнадцати языках и цитировал трактат Яремы Стерха «Великая Пустота и Учение о Неощутимом». Но зачем ему эти знания? Лучше бы вспомнить родичей, отца и мать, брага и его семью, вспомнить, что было с ним самим - ведь к моменту забвения он прожил на свете целых двадцать восемь лет! Во всяком случае, так утверждал брат Никлес... Что-то он ведь делал в эти годы! Может, путешествовал, может, изучал науки в Цолане или Роскве - иначе с чего бы ему знать майясский и россайнекий?.. Может, была у пего...
В доме защебетали, засмеялись девушки, и мысль Джумина прервалась. Он оглядел свой сад - несколько яблонь и вишен, кусты жасмина и шиповника, тонкие стебельки цветов, с которыми возился Дартам, и перевел взгляд на небо. Оно было голубым, безоблачным и уже по-весеннему теплым. Хорошее место этот Куат...
Сюда его послал отец, старый Катри Джума, сказав, что так советуют целители. Предполагалось, что смена обстановки, покой и чистый воздух будут способствовать лечению, но за шесть лет, проведенных в Куаге, Джумин не вспомнил ничего. Ровным счетом ничего! Даже собственного имени - ведь Джумином Поло он был назван тоже по настоянию отца, чтобы в Листы и мелг-новости ни слова не просочилось. Как все великие мира сего, владыки стран, народов и богатств, ханайские банкиры не любили, когда копаются в их семейных тайнах, к которым безусловно относился и поразивший Джумина недуг. «О болезни, сын мой, ты должен позабыть, а остальное - вспомнить, - молвил Катри Джума на прощание.
– Вспомнишь, возвращайся. Но не раньше».