Цена весны

Абрахам Дэниел

— Эймон. Эдденси. Западные земли. Всех, на самом деле.

— Если бы у нас был андат…

— У нас его нет, — сказал Ота.

— Да, думаю нет, — кисло сказал Фаррер. — Но, кстати, как много из нас это знают?

В дымном свете углей лицо Фаррера стало темно-красным, как луна во время затмения. Гальт улыбнулся, обрадовавшись, что застал Оту врасплох.

— Ты и я. Верховный совет. Совет полу-ублюдков, которых ты собрал вместе, когда отправился в дебри. Ана. Данат. Несколько стражников. Не больше трех дюжин людей знают, что произошло на самом деле. И никто из них не работает на Эймон.

—

То есть мы должны сделать вид, что у нас есть андат?

— Не совсем, — сказал Фаррер. — Поскольку так много людей уже знают, история постепенно выйдет на свет. Но надо все представить так, чтобы другие народы поумерили свой аппетит. Пошлем официальные письма, в которых напишем, что появившийся андат больше не причинит им никакого зла, и будем отрицать все слухи, будто некоторые смерти и странные события связаны с новым поэтом, который работает на Империю.

— Какие смерти?

— Не будет уточнять, — сказал Фаррер. — Надеюсь, они сами восполнят детали.

— Дать им подумать… что у нас есть андат, но мы это скрываем? — Ота засмеялся.

— Это не сможет продлиться очень долго, но чем дольше мы сможем морочить им голову, тем лучше подготовимся, когда они все таки придут.

— И они всегда приходят, — сказал Ота. — Умная мысль. Потрясающая мысль. Ничего нам не стоит, но можем получить огромную выгоду. Иссандра?

Фаррер откинулся на спинку стула, поставил пятки на парапет и посмотрел на звезды и полную, тяжелую луну. На протяжении одного удара сердца он выглядел несчастным. Он отпил вино и поглядел на Оту.

— Моя жена — потрясающая женщина, — сказал он. — Мне повезло, что она у меня есть. Если Ана будет хотя бы половиной ее, то сможет управлять обоими народами, понравится это твоему сыну или нет.

Они перешли к сотне других тем. В Гальте и городах Хайема царило глубокое смятение. Ана Дасин может и стала новой императрицей, но это ничего не изменило. В Гальте Верховный совет и полный совет потеряли многих членов, но выборы и назначения стояли под вопросом, поскольку многие города были практически покинуты. Оту ненавидели за это разрушение или любили за исправление положения.

— В это все дело, верно? — сказал Фаррер, читая опасения Оты. — Если мы два отдельных народа, мы — обречены. У нас слишком много врагов и между нами нет достаточно сильной связи.

— Если бы мы были одним… как мы можем этого добиться? Будет ли Верховный совет подчиняться моим эдиктам? Или, наоборот, я уступлю им всю власть?

— Компромисс, высочайший, — сказал Фаррер. — Долгий процесс с компромиссами и спорами, идиотской болтовней, ссорами и мелодрамами. Но, в его защиту, не война.

— Не война, — повторил Ота. Только, когда слова вылетели в ночной воздух и повисли в нем, как физические тела, он осознал, что имел в виду под соглашением. Один народ. Его империя просто удвоится в размере, утроится в сложности и требованиях, и его собственная власть уменьшится наполовину. Фаррер, похоже, удивился, когда Ота засмеялся.

— Завтра, — сказал Ота. — Собирай Верховный Совет завтра. Я приведу свой совет. Мы начнем с доклада и попытаемся выработать что-то вроде плана. И скажи Иссандре, что я отправлю официальные письма. Лучше это сделать до того, как начнется их обсуждение, верно?

Какое-то время они сидели молча,

два человека, чьи дети только что объединили их семьи. Два врага, планирующих общий дом. Две огромные силы, чье золотое время кончилось. Они могли играть в это, но оба знали, что только их дети и внуки сделают игру в дружбу настоящей.

Фаррер прикончил вино и поставил пиалу на свой стул. Он встал, и, прежде, чем выйти из комнаты, положил руку на плечо Оте.

— Твой сын, похоже, отличный человек, — сказал он.

— Твоя дочь — настоящее сокровище.

— Так и есть, — серьезно сказал Фаррер. А потом Ота опять остался в одиночестве, ночь морозила ноги и жестоко кусала уши и нос. Он поплотнее завернулся в плед и ушел с балкона, оставив город и праздник позади.

Во дворцах было тихо и оживленно, как за кулисами во время представления. Слуги бегали, ходили или тихо и зло разговаривали, замолкая, когда подходил Ота. Он разрешил ночи идти своим путем. Он знал, что когда свадебная процессия вернется во дворцы, к платьям прилипнут кусочки мишуры и блестящая бумага. Горящие лица, внезапные взрывы смеха. В любом случае праздник длился бы всю ночь, даже если бы они не назначили свадьбу на Ночь свечей. И все люди Утани, от самого знатного аристократа до последнего нищего, уснут поздно и с трудом будут говорить, когда проснутся. Ота сомневался, что хоть одна бутылка вина доживет до весны.

Но дети будут. Он мог назвать дюжину женщин, которые летом родят детей. И везде, во всех городах, ситуация такая же. Они пропустили одно поколение, но только одно. Империя закачалась, но падать ей не обязательно.

И эта ночь знаменовала нечто большее, чем объединение Гальта и Империи; сегодня — первый официальный праздник новосозданного мира. Ота хотел бы чувствовать себя настоящей частью его. Но, возможно, он слишком хорошо понимал, какую цену они заплатили, что попасть сюда.

Он нашел Эю именно там, где и ожидал. В лекарском доме, с его широкими сланцевыми столами и запахом уксуса и сожженных трав. Ветер раскачивал полотняные фонари, висевшие за открытыми дверями. На ступеньках стояли носилки из натянутого полотна и легкого дерева, кровь запятнала материю. Внутри здания полдюжины мужчин и две женщины сидели на деревянных скамьях или лежали на полу. Один из мужчин попытался принять позу подчинения, сморщился от боли и сел обратно. Ота прошел в заднюю часть дома. Трое мужчин в кожаных фартуках работали на столах, вокруг них суетились слуги и помощники. Эя, тоже в кожаном фартуке, стояла у последнего стола, на котором лежал стонущий гальт. Из его бока сочилась кровь. Эя подняла голову, увидела Оту и приняла позу приветствия, с красными руками.

— Что произошло? — спросил Ота.

— Он выпал из окна и напоролся на палку, — сказала Эя. — Но я почти уверена, что мы вынули из него все щепки.

— Значит он выживет?

— Если не будет сепсиса, — сказала Эя. — Он — человек с дырой в боку. Не может быть ничего более странного, чем это.

Раненый мужчина, заикаясь, пробормотал благодарность на родном языке. Эя, держа его одной рукой, подозвала другой помощника:

— Зашей ему рану, дай три меры макового молока и пускай полежит где-нибудь в тихом месте до утра. Я хочу осмотреть его рану завтра, до того, как мы отошлем его обратно.