Цена возвращения

Гришин Алексей

— Нет-нет, прислугу для своих слуг я подбираю сам, так что найдите ей другого наставника, поопытнее. В остальном, согласен, операцию прикрытия мы завершили. Последний штрих — ознакомьте с отчетом де Сент-Пуанта виконта де Камбре. С разумными купюрами, естественно. Пусть считает работу виконта самостоятельным и законченным делом. Что-то он сможет использовать в своих интригах, благо права вредить заморскому соседу его никто не лишал. А мы приступим к главному, ради чего все и было затеяно. Надеюсь, вы готовы?

Когда

разговор закончился и де Шутт, попрощавшись, уже взялся за ручку двери, чтобы покинуть кабинет, епископ остановил его.

— Еще одна просьба.

Просьба? У человека, имеющего право отдавать любые приказы?

Де Шутт на мгновение замер, аккуратно закрыл уже приоткрытую дверь и медленно развернулся.

— Слушаю, монсеньор.

— Эта деревенская сказка… ну… о которой упомянул де Сент-Пуант… Я хотел бы узнать эту историю поподробнее. Займитесь… или… нет, лучше попросите де Камбре ею заняться. От моего имени попросите, ладно?

Интерлюдия

Когда глава разведки ушел, первый министр Галлии епископ Парижа владетельный герцог дю Шилле встал из-за стола, подошел к изящному, украшенному тонкой резьбой по красному дереву секретеру, открыл дверцу, пододвинул поближе хрустальный бокал и наполнил его до краев лучшим вином, которое обычно пил по глоточку, смакуя утонченный вкус и аромат.

В этот раз он выпил все до дна, залпом.

Потом вернулся, сел за стол и закрыл лицо ладонями.

Сколько же лет прошло?

Двадцать? Да, пожалуй, что двадцать.

Хотя началась эта история еще раньше.

Когда юный герцог, наследник одной из виднейших фамилий Галлии решил отказаться от мира и принять монашеский постриг.

Господи, сколько же тогда пришлось выслушать!

И о том, что, если, не дай Спаситель, умрет отец — кто будет заботиться о младшей сестре. И что сам род, прославленный в веках подвигами великих предков, не имеет права прерваться.

Но кто в молодости думает о таких пустяках, когда перед глазами стоит великая цель — служение истинной церкви, истинному богу. Цель, ради которой не жалко отказаться от мира, от суетных желаний, от женщин, в конце концов.

— Сын, я прошу подумать еще раз. После недавней смерти брата ты — единственный мужчина в роду.

На мгновение показалось, что эти слова вновь через столько лет прозвучали здесь, в этом светлом кабинете, где тонко пахнет цветущими под окнами вишнями, где уже не первый год решаются судьбы страны. Страны, но не епископа и, тем более, не его близких, которых никого не осталось в мире живых.

— Бросьте, отец. Мы все скорбим о маме, но прошло уже три года. Вы крепки и здоровы. Клянусь, никто не осудит вас, если решите жениться вновь.

Высокий, по-юношески худощавый мужчина, стоявший напротив, смотрел прямо в глаза сыну.

— Ты прав. Мнение света будет положительным,

только что мне до него? Что мне вообще до кого-либо, если речь идет о… понимаешь, это трудно объяснить, но… господи, да мне представить страшно, что здесь, по этим коридорам, этим комнатам пройдет другая женщина! Тем более, что она ляжет в мою постель. Как хозяйка, как жена. Ты это понимаешь?!

Юный дю Шилле впервые за пятнадцать лет, то есть за всю свою жизнь увидел растерянность в глазах всегда властного, казалось, не ведающего сомнений отца.

— Вы верите, что понимаю? Вас ведет любовь, но она же ведет и меня. Знаете, я только сейчас понял, у кого я научился любить. Да, не женщину, а того, кто выше, кто над нами, того, кто так же любит. Всех, каждого, меня, вас, Люси, маму, тех стражников, что стоят в карауле и ту повариху, что готовит сейчас для нас обед. Так почему же позволяя себе любить маму, вы отказываете мне в праве любить Спасителя?

Отец ничего не ответил. Он вышел из комнаты понурив голову и впервые в жизни по-стариковски ссутулив широкие плечи.

Больше об этом они не разговаривали. У них вообще как-то пропали темы для бесед и споров, которые еще недавно длились часами.

Но через полгода молодой герцог дю Шилле принял монашеский постриг.

Пять лет скромной жизни в далеком монастыре, спрятавшемся в далеких Пиренейских горах, пролетели мирно и незаметно. В молитвах, суровых трудах на благо братии и в учебе. Тяжкой, но безумно интересной. И летели бы дни так и до сей поры, если б не обратил внимания на трудолюбивого, умного и, главное, образованного монаха сам епископ Тулузы, безусловно знавший и его мирской титул, и влияние при дворе, которое герцоги дю Шилле уже много веков не выпускали из рук.

И этот епископ ни мгновения не сомневался, кого назначить на освободившееся место аббата небольшого, но древнего монастыря Клюни. Славного тем, что именно в его церковь традиционно приходили сливки Тулузского света. Молиться, а значит и внимать проповедям молодого настоятеля.

* * *

— Святой отец, благословите меня.

— Да пребудет с тобой благодать Божия. Отец, я счастлив вас видеть, но что заставило вас пуститься в далекий путь в такую непогоду?

— Беда, сын… э… если мне будет позволено тебя… вас так называть.

— Конечно. Уходя из мира, мы оставляем в своих сердцах и сыновье почтение, и сыновью любовь. Так что стряслось?

— Не знаю, как сказать, мне трудно… может быть присядем? — Отец указал на скамью под кроной древнего платана.

— Конечно. — И, когда они сели, вновь спросил:

— Так что случилось?

Пауза. И, словно бросившись с обрыва в бушующее море, отец заговорил.

— Люси. Она влюбилась. Не перебивай! Я слова бы не сказал, если б эта… если б… моя дочка вышла замуж. Тем более, что мужчина достойный, но… его семья против! Проклятые де ла Геры!