Цена высшему образованию
Шрифт:
– Перестань паясничать, - нахмурила брови директриса.
– Хи-хи, - произнес мальчишка, исправьте мне двойку, тогда уйду, больно нужно мне здесь околачиваться.
Исправлю, только уходи.
Исправьте сейчас, либо дайте слово директора, я знаю, что если вы даете слово, вы его выполняете.
Хорошо, даю слово, сдалась директор.
Мальчишка исчез в мгновение ока, но тут же стали заглядывать другие.
– Вот видите, с кем нам приходится работать, - сказала она, обращаясь к посетителю.
– И все, потому что папа крупная шишка. Из бедных семей дети гораздо
– Я ищу работу.
– Работу? В школе? Кто вас направил? Мужчина и на работу в школе, да у меня ни одного мужика нет. У меня даже физрук - женщина. Кто вы? какой профессии?
– Я преподаватель русского языка. Женился на москвичке, переехал к ней жить, потому ищу работу. Нет ли у вас ставки?
– Ага, вы хотите преподавать русский язык. Ну-ка скажите. В предложении "Он стоял по пояс в воде" существительное "пояс" в каком падеже? Подумайте, не торопитесь. Это не шарада, это трудности русского языка, передового языка в мире.
– Винительный падеж.
– Правильно, молодец. А в слове фарфор, где ударение, на первом или на последнем слоге?
– На последнем.
– Правильно. А в слове "творог"?
– Это что - экзамен за десятый класс?
– Нет. К вам еще один вопрос. Вы - член или не член?
– Я с членом, но без партийного билета, - выпалил я, совершенно позабыв, что надо было мычать.
– Хулиган! я имела в виду член партии большевиков. Ну, хорошо. Если у вас нет партийного билета, следовательно, вы не можете претендовать на мое кресло, я подумаю над вашим предложением, но учтите: здесь одно бабье, вас тут затрахают, оторвут вам член, которым вы бравируете, между прочим.
– Я тоже могу трахать.
– Да не в том смысле. У вас с русским языком нелады. В данном случае я выразилась каким языком, ну-ка скажите?
– Эзоповским.
– То-то же. Приходите через недельку, или через две. Через две, точно.
– А может, через три?
– Можно и через три, или четыре.
– Спасибо.
5
Ночью, притулившись к бочку жены, я напряженно думал, куда бы еще пойти, к кому бы обратиться по поводу трудоустройства и вспомнил, что, будучи студентом, я вместе с Юрой Соколовым, студентомфизиком подрабатывали у художников, позируя им в обнаженном до пояса виде. Это была почасовая оплата. Не бог весть, какие деньги, но все же это было хорошим подспорьем к стипендии. А почему бы ни обратиться в институт имени Сурикова или в Строгановское художественное училище? Какая разница, кем работать, где деньги зарабатывать? Лишь бы они поступали, откуда-нибудь. Бедная Валя, теперь она жалеет о своем необдуманном поступке. Сделать уже ничего нельзя. Аборт поздно делать, а будущему ребенку нужен отец, пусть такой, как я, голодранец. Буря в моей голове утихла, где-то около четырех утра. Я поспал два часа, а в шесть утра уже был на ногах.
К восьми я уже был на Волоколамском шоссе в доме номер, 9 в высшем Строгановском училище. Колени у меня дрожали от перенапряжения и страха, что и здесь откажут,
Я быстро разыскал бригадира по приему и использованию натурщиков Надежду Степановну, женщину тридцати пяти лет с сигаретой во рту, поздоровался и сунул ей свой паспорт.
– А новенький, хорошо. Ждите. Если понравитесь - будем разговаривать.
– Кому?
– не понял я.
– Кому? кому? Художнику, не мне, конечно. Стойте у круглого стола, в вестибюле.
У круглого стола стояла толпа претендентов мужского пола. Из всех выделялся один натурщик. Он был высокого роста, широк в плечах, с высоким лбом, могучим носом, широкоскул. Он хвастался своими победами на конкурсах по отбору натурщиков, даже кому-то обещал помочь устроиться, выдавал себя за помощника бригадира и при этом многозначительно улыбался. Здесь он был своим.
Его хвастовство тут же подтвердилось, когда семенящей походкой подошла Надежда Степановна и, расплываясь в обворожительной улыбке, спросила:
– Лешенька, ты кого-нибудь присмотрел?
– Да ентого кореша надоть было бы пристроить, он ничего, бицепсы то, что надо, правда, не такие, как у меня, но вполне подходящие, - сказал он, и бесцеремонно, на виду у всех, помассировал тугую грудь бригадира.
– Шалун неугомонный, потерпеть не можешь, - взвизгнула она и побежала куда-то дальше. Она вскоре вернулась и сказала:
– Давай своего кореша.
С места поднялся щуплый молодой человек невысокого роста, слегка прихрамывающий на левую ногу.
Я стоял, хлопал глазами. Через некоторое время ко мне подошел художник в очках, поздоровался и стал с очень близкого расстояния всматриваться в мое лицо. Он при этом то морщился, то растворялся в улыбке, но пребывал в нерешительности.
– Что вам во мне не нравится?
– спросил я.
– Вы знаете, если бы у вас были более широкие скулы, мы бы с вами поладили. А так...я сожалею. Но вы надежды не теряйте. В половине второго подойдут наши ребята, может, кто и возьмет вас. А, может, и я еще вернусь к вам.
– Спасибо вам, - сказал я и, обиженный, направился к раздевалке.
– Вы что - уже уходите?
– удивилась Надежда Степановна.
– Подумаешь, гордый какой! Да здесь ребята неделями торчат в ожидании, чтобы их на день на два пригласили позировать.
– Пусть торчат, а я не стану: у меня диплом есть.
– Диплом? Тогда что вам здесь делать?
– Не могу нигде устроиться.
– А что, у вас нет знакомых, друзей, родственников?
– Никого нет. И партбилета нет.
– Тогда я вам не завидую.
Я выскочил на улицу и помчался в другой конец города, в институт имени Сурикова. Здесь желающих устроиться натурщиками, было так много, что просто нечего было и надеяться на то, что повезет. Молодые девушки, отсидев или отстояв два часа в застывшей позе только в купальном костюме в огромной аудитории, где было немного теплее, чем на улице, жались к теплым батареям в вестибюле и клацали зубами.
– Сейчас бы сто грамм принять, до костей промерзла, - сказал одна девушка своей подруге.