Цена вздоха
Шрифт:
— На ветрах, — говорит она спокойнее, чуть подумав, — я быстро доберусь. И года не пройдет.
И лицо старика в тот же миг наполняется серьезностью, теряя все следы едва заметного довольства.
— И ты готова пробудить силу проклятого леса, только бы не потратить несколько месяцев на благое дело?
— А с какой стати? — Зло отвечает колдунья, начиная кривляться. — Вот ты после с этим носатым и разбирайся. Он, как ты там сказал, рассеет тьму? Вот и рассеивайте на здоровье. А мне надоело.
Но уйти колдунья не торопится, и это
— То не делай, это не делай, не колдуй…. — Бурчит она, еще не решив, как поступить. — Но вот интересный уродец и ему надо помочь, потому что я так сказал. Да иди ты в бездну!
— Странно. — Отвечает старик безмятежным, спокойным тоном, скрывая в выражении улыбку. — Я думал, мальчишка тебя заинтересовал.
— Ага. — Бросает колдунья сердито. — Коромыслом на лице!
— Ну, как бы там ни было, а в травах он больше твоего понимает.
Но колдунья продолжает сердиться.
— Так усынови его, и живите счастливо. — Буркает она.
Только старика ее слова все равно не трогают.
— Пламя твоей души буйное и капризное, как переменчивый ветер. Впрочем, как и обычно. — Говорит старик, и на этот раз колдунья ничего ему не отвечает, пытаясь игнорировать. — И странно видеть, что ты так безразлична к его злой судьбе.
Колдунья поворачивает голову, но только смотрит. А старик молчит, зная, что долго она не выдержит молчания.
— Это еще почему? — Спрашивает колдунья, пытаясь задавить в себе злобу.
— Взгляни на этот домик. — Говорит он тем же спокойным голосом. — Смерть готовится войти в него и забрать жизни тех двух несчастных. И мальчик вынужден смотреть и ждать, ничего не в силах поделать. Разве тебя это совсем не волнует?
Колдунья отворачивается, глядит в сторону с неприязнью, но отвечает спокойным, тихим голосом, похоже, растратив злобу.
— Все когда-то умирают.
Старик набирает воздуха, собираясь заговорить, но на этот раз ошибается, решив, что мысль колдуньи ограничивается этими словами.
— Оглянись вокруг. Сейчас осень. — Говорит она спокойно, неторопливо, медленно поводя кругом взглядом. — Все эти травы умирают. Животные, насекомые, деревья. Каждый день смерть приходит в тысячи домов, каждый день она царит почти всюду. И вернее сказать, что она никуда не пропадает. Она все время здесь, вокруг, подстерегает каждый миг.
Колдунья поворачивается к старику и находит на его лице изумление, пусть слабое, но заметное. Но только сейчас это не останавливает ее слов.
— Зачем жалеть одно существо из всех, что умрут сегодня? Или завтра? Чем один достойнее кого-то другого? — Продолжает колдунья говорить, увеличивая темп. — Тот, кто сам не может от нее сбежать, лишь этим не заслуживает внимания. Сотни… тысячи… даже, наверное, больше, каждый миг какое-то безвинное, как ты говоришь, существо, погибает лишь затем, что
Старик задумывается. Не ожидав такого ответа, он молчит, уводя все дальше поток своих мыслей. А колдунья, видя его промедление, подходит ближе и продолжает говорить спокойно, больше не собираясь растрачивать силы на злобу.
— А теперь идем. — Говорит она, уверенная в своей победе. — Если тебе так хочется, то по дороге можем спасти десяток жуков. А жизнь мальчишки, как и любого другого жука, все равно ничего не стоит.
— Не сравнивай….
— Ладно. Хорошо. — Быстро перебивает Айва, снова ругаясь. — Накормим каких-нибудь оборванцев. Поумничаешь, поделишься с ними мудростью. И того пользы больше будет.
И она сразу разворачивается, собираясь сделать шаг. Но все же старик находит, что ответить.
— Ты права. Нет одной жизни, которая ценнее другой.
— О. — Довольно щурится колдунья. — Не ожидала, что ты….
— Но права ты лишь отчасти. — Сразу перебивает старик.
И колдунья тут же выдыхает, скривив лицо.
— Пф…. — Шипит она от неудовольствия. — Я снова не права, какая неожиданность.
Старик едва заметно улыбается.
— Все так, как ты сказала. — Продолжает он объяснять. — Но тот, кто не сочувствует чужой смерти, тот не может понять ценности своей. Эта печаль и наполняет осень ее загадочным великолепием. Все кругом умирает, но мы привыкаем думать, что оно лишь засыпает до весны. А тогда, когда рождаются новые травы и бесчисленные орды насекомых, когда все начинает кипеть жаром молодой, стремительной жизни, разгорающейся всего на одно лето, тогда в людские сердца проникает такая же неудержимая радость, какая тает в них молчаливой, серой осенью.
Колдунья выслушивает, скрещивает на груди руки, не отворачивает головы, но взгляд отводит в сторону.
— Какой прекрасный треп. — Ехидничает она. — Ну, а раз так, насладись этим печальным мгновением, и идем дальше. Мне уже тошно становится оттого, что это я должна тебе все объяснять.
Но старик все равно остается на месте.
— Неужели, тебя никак не уговорить?
Он странно улыбается, и колдунья сразу это распознает. В его выражении неожиданно проявляется хитрый прищур, который никогда почти нельзя отыскать на серьезном, усталом и почти неподвижном лице старика.
— О, вот как ты заговорил? — Всматривается колдунья в глаза собеседника. — И ты говоришь, что носатый меня заинтересовал?
— Как насчет спора? — Вдруг интересуется старик.
И колдунья, заинтригованная таким неожиданным предложением, мгновенно поддается чувствам и расплывается в хитрой улыбке, прищуриваясь и снова укладывая руки на груди.
— А? Я не ослышалась?
Старик улыбается.
— Я согласен принять спор на твоих условиях. — Объясняет он. — Попробуем выручить мальчишку, и если получится, то побеждаю я, а если нет, то выигрываешь ты.