Ценностные основания психологической науки и психология ценностей

Коллектив авторов

Социогуманитарное научное сообщество, разделяя базовые ценности, характерные для научного сообщества в целом, тоже дополняет их рядом специфических ценностей, в основном связанных с особым местом социогуманитарной науки в современном мире. Так, если в условиях рыночной экономики одной из ценностей для представителей естественной и технической науки является воплощение научного знания в технологии и промышленные изделия, то для представителей социогуманитарной науки – социальная релевантность производимого ими знания, а также того знания, которым они обладают, не сами его производя, и умение его преподносить. Превращается в ценность харизматичность и «заметность» самих социогуманитариев. Наиболее престижной стратой современного социогуманитарного сообщества являются «видимые ученые» (Филатов, 1993), состоящие в постоянных контактах со СМИ, их посредством внедряющие в массовое сознание различные идеологемы, оказывающие влияние на власть и на общественное мнение. Очень престижной является и роль социального эксперта, регулярно высказывающего (как правило, через те же СМИ) свое мнение по различным социально значимым вопросам.

Важным, проявляющимся в этой связи качеством социогуманитариев, отличающим их от представителей наук естественных и технических, является близость к политике и всему, что с нею связано, что приобретает особое значение в современном российском, предельно

политизированном обществе. Наше социогуманитарное научное сообщество попадает в большую зависимость от тех политических ценностей, которые характерны для нашего общества в целом, и от соответствующих политических конфронтаций. В частности, как отмечает Е. Б. Шестопал, в этом сообществе отчетливо прослеживается противостояние «западников» и «почвенников», которые разделяют полярно противоположные политические ценности, получающие отображение и в научных установках (Шестопал, 1999). Если добавить, что до сих пор не склонили своей гордой головы и марксисты, что идеологические традиции советской науки не изжиты и современной российской наукой, а также то, что политизированность всегда была характерна для отечественных ученых 5 , то нетрудно оценить, какое влияние политические ценности оказывают на наших социогуманитариев. Политизированность приобретает особую актуальность в условиях их нацеленности на выработку «национальной идеи» и более частных идеологем, что подчас рассматривается властью как одна из главных задач социогуманитарной науки. При этом и события самой российской науки, например, пути ее реформирования, нередко становятся предметом острых политических споров и противостояния различных группировок.

5

Как писал Н. А. Бердяев, «ученые никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индифференталистами, то сама наука их считалась не настоящей». Он назвал эта нашу традицию «славянской крайностью» (Бердяев, 1991, с. 33).

Конечно, можно сказать, что психология – наука менее политизированная, чем, скажем, политология, экономика, философия или социология, в ней труднее разглядеть признаки «западничества» или «почвенничества», да и от решения ключевых политических проблем нашего общества она далека. Однако ее отдаленность от них весьма относительна. Достаточно вспомнить, как Московская Контрольная Комиссия Рабоче-крестьянской инспекции объявила исследования А.Р. Лурии и Л. С. Выготского в Средней Азии «колонизаторскими, показывающими неполноценность окраинных народов и политически вредными» (Лурия, 1994, с. 67). К тому же существуют разделы психологической науки, например, политическая психология, которые неизбежно воспроизводят ряд политических ценностей, да и высокая социальная релевантность психологической науки в целом делает ее в значительной мере зависимой от политики.

При этом психология, как и любая научная дисциплина, вырабатывает и собственную внутридисциплинарную систему ценностей, образующую следующий – третий – уровень ее ценностных оснований. Данный уровень, как и любой другой, включает большое количество ценностей, образующих сложное переплетение. Так, одна из главных внутридисциплинарных ценностей психологии на всем протяжении ее развития состояла в стремлении быть похожей на точные науки, отчетливо проявившемся еще во времена создания первых психологических лабораторий. Эти науки всегда служили главным ориентиром ее развития, она традиционно воспринимала непохожесть на них, про являвшуюся в обилии «несоизмеримых» (в терминах Т. Куна) школ и концепций, в дефиците «твердого» знания, не зависимого от методологических оснований его производства, и т. п. как один из своих ключевых методологических недостатков, порождавший у нее «комплекс непохожести на точные науки» (Юревич, 2000). Недостижимость ориентиров, задаваемых некоторой ценностью, часто в силу известной психологической закономерности порождает ценности, противоположные ей. В результате в психологии сформировалась и контрценность – быть непохожей на точные науки, отчетливо акцентированная гуманистической психологией и нашедшая выражение в представлении о том, что психология – «особая» наука и ей следует развиваться своим собственным путем. Соответственно и ценность самобытности, уникальности психологической науки можно отнести к числу ее специфических внутридисциплинарных ценностей. Таким образом, проблема соотношения психологии с точными науками, относящаяся к числу ее «вечных» и наиболее болезненных проблем, породила сложный узел взаимно противоречивых ценностных ориентаций, стремление распутать который само по себе превратилось для психологии в одну из ее главных внутридициплинарных ценностей. Результирующей для ценностей, сплетенных в этот узел, стала такая ценность, как обретение психологической наукой своей идентичности как одной из естественных наук, не достигшей пока парадигмальной стадии развития, или как уникальной науки, развивающейся своим собственным путем, равнозначное ее ключевому методологическому выбору.

Вообще специфика внутридисциплинарных ценностей любой науки во многом выражает специфику ее объекта, вследствие которой она отличается от любой другой научной дисциплины не только в когнитивном, но и в ценностном отношении. Специфика объекта психологической науки – психика человека – не могла не наложить отпечаток на ее внутридисциплинарные ценности, некоторые из которых носят ярко выраженный запретительный характер. В частности, психология разделяет табу на эксперименты на людях в их наиболее жестком варианте, сопоставимом с типовым сценарием экспериментов в естественных науках. Да и более «мягкие» варианты психологических экспериментов, такие, как эксперимент С. Милгрэма, порождают серьезные этические проблемы. В американском психологическом сообществе в свое время большой резонанс вызвал эксперимент, в процессе которого испытуемым предлагалось ограбить банк (естественно, не всерьез), что вызвало бурные споры об этической приемлемости подобных предложений. А у Дж. Уотсона и Р. Рейнера возникли этические проблемы из-за известного эксперимента с 11-летним мальчи ком – «маленьким Альбертом», у которого бихевиористские методы формирования страхов вызвали стойкое болезненное последействие (Хьелл, Зиглер, 1997).

В общем специфика объекта психологической науки накладывает весьма существенные ценностные ограничения на психологические исследования, которые, как и базовые ценности науки, тоже редко отрефлексированы в сознании психологов, поскольку воспринимаются ими как сами собой разумеющиеся. Тем не менее эти ценности оказывают большое влияние на развитие психологической науки. В частности, можно предположить, что, если бы психолог был так же свободен в обращении с объектом своих исследований, как, скажем, физик или химик – с объектом своих, то психологическая наука уже достигла бы такого же уровня развития, как и эти дисциплины. А традиция проводить значительную часть психологических экспериментов не на людях, а на крысах или лягушках – неизбежная дань подобным ограничениям, выражающим определенные ценности.

Специфические внутридисциплинарные

ценности психологии, связанные со спецификой ее объекта, естественно, не носят только запретительного характера. Среди них существует и немало таких, которые не ограничивают возможности психологического исследования, а, напротив, расширяют их. Например, одна из внутридисципинарных ценностей психологии состоит в социальной релевантности психологического знания, проявляющейся в стремлении связать его с потребностями общества, использовать на практике и т.п. Разумеется, в социальной релевантности нельзя отказать и другим наукам, но в психологии, в силу специфики ее объекта, она приобретает особый характер, а в общем-то характерная для фундаментальной науки установка «Познание ради познания» в психологическом сообществе встречается очень редко.

Это сообщество вырабатывает и ряд специфических ценностей, которые связаны не столько со спецификой объекта психологической науки, сколько с социальными условиями, в которых она развивается. К их числу следует в первую очередь отнести ценность психологической практики и вообще психологическую практику как ценность 6 , во многом ответственную за то, что две области психологии – исследовательская и практическая – имеют две существенно различные системы ценностей. Если сообщество психологов-исследователей ориентировано на ценности, характерные для фундаментальной и академической науки, где главной ценностью является производство научного знания, то сообщество практических психологов – на такие рыночные ценности, как возможность его продать (и желательно подороже), широта клиентуры, ее удовлетворенность и др. Подобное расхождение ценностных ориентаций не только углубляет «схизис» (Василюк, 1996) между исследовательской и практической психологией и расслоение соответствующих страт психологического сообщества, но и подчас порождает конфликтные отношения между ними. Так, психологи-исследователи нередко воспринимают психологов-практиков как безответственных людей, которые продают своим клиентам не устоявшееся, не надежное и вообще сомнительное знание, а те, в свою очередь, воспринимают психологов-исследователей как сугубо кабинетных ученых, которые строят бесполезные абстракции вместо того, чтобы «заниматься делом». В результате отчетливо выражены не только «схизис» между двумя стратами психологического сообщества, но и довольно напряженные отношения между ними.

6

То, что, по словам Г. Башляра, психология из «науки светских салонов превратилась в массовую социальную практику» (Цит. по: Визгин, 1990, с. 42), тоже стало следствием ее новых ценностных ориентаций.

Деятельность психологов-практиков обладает и особой «ценностной нагруженностью», которая порождает специфические для данной страты психологического сообщества этические проблемы, способные перерасти в этические проблемы для всей психологии. В частности, принято считать, что, если психолог обслуживает клиента, то он несет профессиональную ответственность только за его добросовестное обслуживание вне зависимости от того, что представляет собой этот клиент и каковы его цели. Подчас психологи с помощью различных предвыборных технологий приводят к власти весьма одиозных политиков, в том числе и имеющих криминальное прошлое (а иногда и настоящее), организуют рекламу товаров, которые этого не заслуживают, и т. п. Во всех подобных случаях вопрос о моральной ответственности психологов вроде бы не встает. Вместе с тем этот вопрос сродни вопросу о моральной ответственности ученых и инженеров за то, как именно используется производимое ими знание, который в современном обществе решается неоднозначно (он, в частности, порождает и вопрос о том, должны ли ученые приносить клятву, аналогичную клятве Гиппократа). Более того, если применительно к ученым вообще речь, как правило, идет о знании, которое лишь может быть использовано во вред человечеству (однако когда ученый производит заведомо вредное знание, например, разрабатывает ядерное оружие для некоего реакционного режима, его вина очевидна), то психологи, обслуживающие одиозных клиентов и сомнительные виды социальной практики, осознанно и намеренно содействуют достижению целей, противоречащих общепринятым нравственным нормам, и тезис о ценностной нейтральности науки здесь не применим. Трудно выработать какую-либо однозначную позицию в отношении подобных психологов, а тем более ожидать, что, даже если такая позиция будет выработана, психологическое сообщество сможет применять к ним какие-либо санкции. Но трудно и не заметить, что определенная часть практикующих психологов генерирует ценности, существенно расходящиеся с базовыми ценностями научного сообщества: «Клиент всегда прав», главное, чтобы он платил, а то, какие именно цели он достигает с помощью психолога, не имеет значения.

В принципе в рамках данного уровня ценностей можно выделить и еще один подуровень (можно его выделить и в качестве отдельного уровня) – специфические ценности отечественной психологии. То, что наука интернациональна и в норме не признает государственных границ (в патологии признает, например, в виде «железных занавесов»), не исключает существования у нее национальных особенностей, которые можно проследить на различных уровнях научного познания (См.: Юревич, 1999). Эти особенности в большей степени проявляются в социальной организации научной деятельности 7 , нежели в ее когнитивном контексте, хотя и в нем – в той системе знания, которую строят ученые – национальные особенности науки тоже дают о себе знать. При этом в социогуманитарных дисциплинах подобные особенности проявляются рельефнее, чем в естественных и технических. Ярким примером может служить российская философия, которая, в отличие от философии западной, была ориентирована не на решение прагматические вопросов, а преимущественно на обсуждение этических и смысложизненных проблем. Как отмечают американские исследователи У. Гэвин и Т. Блэкли, ее главной проблемой стала “проблема человека, его судьбы и карьеры, смысла и цели истории”, (Gavin, Blakeley, 1976, р. 16), а не практические проблемы, традиционно находившиеся в центре внимания западной науки 8 . По общему признанию, философские системы И.А. Ильина, В.С. Соловьева, Н.А. Бердяева и других выдающихся отечественных философов носят ярко выражен ный отпечаток российского менталитета и могли быть созданы только в России, причем в этих системах отчетливо запечатлены и специфические ценности, характерные для российской культуры.

7

Например, специфическая социальная организация советской науки, выражавшаяся в широкой распространенности НИИ-гигантов, насчитывавших по нескольку сотен сотрудников, в особом статусе Академии наук и др.

8

Они подчеркивают, что для российской интеллектуальной традиции рационализм западной науки “был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее” (Gavin, Blakeley, 1976, р. 12), и поэтому “бунт против картезианства” (Ibid., р. 101) состоялся именно в России.