Ценою крови
Шрифт:
50
Пребывание в доме гостеприимной вдовы становилось для Солей все более унизительным. Взгляды соседей были достаточно красноречивы. Наверняка они думают, что и они с Селест такие же. Со стороны женщин чувствовалось презрение, у мужчин были масляные, приценивающиеся рожи. В душе Солей поднималось возмущение против брата — как он мог поставить их в такое двусмысленное положение?
— Вот дурак! — взорвалась она однажды, когда Франсуа, увидев, как мадам Кормье тащит домой мешок с горохом, который она выменяла на добытое им мясо, выбежал ей навстречу —
Селест, уставшая за утро, прилегла.
— Ничего он не строит. Такой уж он, верит всему. Прямодушный, добрый.
Солей обожгла ее бешеным взглядом.
— Можно быть и добрым, но дураком. Я ему все скажу!
Селест виновато улыбнулась.
— Да он не поверит. А кроме того, что это даст? Последнего пристанища лишимся.
Гнев Солей сразу улетучился. И правда, оказаться на морозе, когда Селест едва-едва начала поправляться, еще кашель не прошел — это не лучшее решение. Да, надо держать язык за зубами. Пока что.
Хорошее питание, сон в тепле — все это быстро сказалось на ней. Одежда, которая недавно висела на ней, как на чучеле, теперь стала ей тесной, особенно на животе. Уже не скроешь беременности. С одной стороны, и лучше: приставать не будут, а с другой — скажут: нагуляла где-то без мужа… Барби говорила, что она никогда себя так хорошо не чувствовала, когда беременной была, и роды у нее всегда легкие были. "Три-четыре часа после первых схваток — и уже сосет", — шутливо рассказывала она Солей, когда та впервые поделилась с ней известием о будущем ребенке. Судя по холоду, ветру и снегу, до весны еще далеко, но они уже вступили в новый, 1756 год, и апрель не за горами. Она будет рожать там, в долине Мадаваски — с каждым днем это убеждение все более крепло в ней. А вот с верой в Бога она по-прежнему была в сомнениях. Она поймала себя на том, что опять молится. Нет, она не знает, услышит Бог или нет, но так хочется, чтобы услышал!
Селест тоже была вся во власти противоречивых чувств. Она выздоравливала, но это не приносило желанной радости. Видеть, как Одетта отчаянно флиртует с Франсуа, а он из кожи лезет, чтобы показать, как он благодарен хозяйке за приют, — это все отравляло душу. Конечно, какой мужчина устоит против такого потока льстивых слов, ласковых улыбок и всяких ужимок? Вот и сейчас: Одетта перышком пощекотала его по щеке, а он схватил ее за руку, и они оба расхохотались. Она тоже так когда-то забавлялась — и с ним, и с Антуаном, но это была невинная игра, а у такой дамы, как мадам Кормье, все рассчитано, все направлено на единую цель… Селест перехватила взгляд Солей, она поняла, что подруга хотела сказать: "Если он тебе дорог и нужен, сделай хоть что-нибудь!"
Селест внезапно поняла, что Франсуа действительно ей дорог и нужен. Она еще не знала, любит ли его. Она думала, что любила Антуана, а теперь все так запуталось. Но одно ясно: она его ревнует, она не хочет, чтобы Одетта имела на него какие-то права — даже на полчаса в этой ее боковой комнатушке, на своей роскошной постели. Но что делать Селест? Она простая девушка, всему этому кокетству не обучена…
Она поделилась своими мыслями с Солей. Та сразу вспомнила, как это все было у них с
— Ну, не думаю, что нужно так, как она. Когда мужчина жену выбирает, что он ценит? Скромность, приличие, чтобы девушка была…
— Ну да! Нужно это ему! Она красивая, вот что важно.
— Но и ты тоже!
— Я-то? Кожа да кости! На ведьму похожа.
Солей возмущенно затрясла головой, но ничего не сказала. Видно, придется самой что-то придумывать. На ночь она помолилась, и с утра к ней пришла одна мысль.
Первой, конечно, эта мысль пришла к Одетте. После завтрака она предложила Франсуа, поскольку снег кончился, вместе сходить к мельнику, чтобы попытаться обменять последний оставшийся кусок оленьей туши на муку, если у него есть. Франсуа сразу согласился. И тут Селест, изобразив беззаботную улыбку на бледных щеках, выступила со своим предложением:
— Ты надолго, Франсуа? Я подумала, если ты не занят… — она замялась, но он внимательно ее слушал. — Я себя уже лучше чувствую, и мне, наверное, уже гулять надо. Каждый день. Если бы ты мог пойти со мной… А то вдруг упаду…
У Одетты при первых же ее словах испортилось настроение, но Франсуа одобрительно улыбнулся. "Как-то уж слишком по-братски", — с некоторой досадой подумала Селест.
— Конечно. А почему тебе с нами на мельницу не сходить? Это не очень далеко, и спешить некуда, верно, мадам? Можем помедленнее пойти, с остановками.
Миленькое личико Одетты сразу сделалось злым и неприятным.
— Вы еще очень слабы, мадемуазель. В вашем состоянии не стоит выходить на мороз.
Тут на помощь подружке пришла Солей:
— Думаю, такая прогулка ей не повредит. Дома все время сидеть, без воздуха — так никогда не вылечишься. Обязательно иди, Селест! Я присмотрю за печкой, — она набросила на подругу шаль. — Вот возьми, так теплее будет.
Теперь и Франсуа вмешался:
— Пойдем с нами, Солей. Тебе тоже надо размяться. Да и потеплее сегодня уже.
Так и отправились вчетвером. Одетта и здесь пыталась давать указания.
— Ой, вы такая бледненькая, мамзель Селест! — проворковала она. — По-моему, с вас на сегодня хватит. Вот пенечек, посидите, а на обратном пути захватим вас.
Селест и вправду очень устала без привычки, и тут Солей пришла гениальная идея.
— Франсуа, возьми-ка ее лучше под руку, а я потащу мясо.
Франсуа нерешительно подвигал плечом:
— Мешок-то тяжелый!
— Ну все-таки полегче, чем Селест! Дай-ка сюда!
Действительно, ноша была тяжелая, но Солей ее не чувствовала: так забавно было смотреть, как Одетта то забегает вперед, то пропускает перед собой Франсуа с Селест, но ей никак не удается оказаться с ним рядом: тропинка-то в снегу узкая!
Ободренная этим успехом, Селест даже несколько раз делала вид, что ей скользко, так что Франсуа приобнял ее, чтобы не упала. В обратный путь они отправились так же. Франсуа не отпускал Селест ни на шаг от себя.
— Ну видите, мамзель Селест, как вы устали, я же вам говорила! — брюзгливо обратилась к ней хозяйка, когда они уже отряхивали снег с обуви, чтобы войти в дом. — Завтра никаких прогулок, лежать, лежать!