Центумвир
Шрифт:
Стрельников, словно загипнотизированный, или просто отупев от страха, смотрел на Истомина. Который выждал секунду, но от Егора не последовало действий и Истомин, оставив основание ладони на столешнице пальцами сделал жест, демонстрирующий максимально презрительный приказ немедленно удалиться. Мужчины за соседним столом после этого его движения встали с мест и только тогда оцепеневший Егор отреагировал. Тоже встал из-за стола и направился к выходу. Вадим повернул голову в профиль, глядя в стол и вопросительно приподняв бровь.
– Зашугивание и угрозы, значит… – Истомин обращался явно ко мне, но смотрел вслед удаляющимся. Встал с места и пересел на стул Егора, кивком подзывая напряженную официантку, и бросив Вадиму, – вердикт тот же, что
– Нет, спасибо, – негромко ответила я, старательно усваивая перелом игры и торопливо вычисляя как сейчас вернее себя повести.
«…в самое ближайшее время он распорядится, чтобы мы, его штат, плотнее занялись вашей фирмой. И ее проблемами».
Очевидно, самое ближайшее время пришло. Вон Стрельников как взбледнул. Да и слова Истомина нарисовали в моем воображении отнюдь не радужное будущее у Егорушки. Поделом. Тварина. И у Ильи нервы целее и руки чистые. Одни плюсы, заебись.
Официантка удалилась, Истомину позвонили и он принял звонок, глядя на оживленную улицу за стеклом. Отвечал односложно, в основном слушал абонента, а я разглядывала его.
Истомина я представляла менее… да я вообще его не представляла. В моих мыслях Истомин это синоним охренненых инвестиций для расширения нашего бизнеса, новый виток бешеного развития, минимизация рисков, бескрайние возможности и тонны бабла. Даже с учетом того, что в соучредители будет введен его человек, что мы будем башлять ему проценты и иногда отмывать его деньги. Даже с учетом этого. В моих мыслях он – это собирательный образ вот этого всего, а не человек. И я вообще как-то не думала о том, что буду с ним контактировать. Что он будет таким. Не пятидесятилетним суровым мужиком с мешком денег и явно криминальными наклонностями, а вот… таким. На вид тридцать два-тридцать пять. Лицо располагающее, совершенно не похож на бандоса, криминального элемента и прочих злодеев. Короткостриженные русые волосы открывали высокий лоб. Кожа бледна, до того самого переходного состояния, что еще чуть-чуть и можно сказать болезненно бледна. Темные брови вразлет над серо-зелеными глазами, опущенными тяжелыми ресницами. Скулы достаточно выразительны, без перебора в резкости. Немного впалые щеки и упрямый подбородок акцентировали внимание на и без того выделяющихся ветвях нижней челюсти, четко формирующих линию и углы. Линия носа прямая, губы красиво очерчены, сейчас твердо сжаты, скорее даже недовольно. Одно это отражение его настроения снова пробуждало ту атмосферу, которую он создавал взглядом и я бы в этот момент не сказала, что его лицо располагающее. Скорее отталкивающее, особенно если посмотреть в глаза, где оседало явное темное, холодное и твердое, будто черный лед, раздражение, а его односложные реплики становились все более отрывчатыми, резкими, снова заставляя смотреть на него пристально, чтобы успеть среагировать, если начнется… атака.
Это именно так и воспринималось, а я всегда предпочитала слушать интуицию, наплевав на очевидное и мало кому нужное – я же ничего не сделала, с фига ли на меня нападут. И интуиция подсказывала, что сидящему передо мной человеку едва ли будет нужен обширный список доказательств, чтобы обосновать свои действия. Таким ничего не нужно и оправдываться им не перед кем. Пара минут представления с участием Егора, сильно перепуганного и явно осведомленного кто перед ним, безропотно пошедшего на выход, говорила, что крыть ходы Истомина и его людей нечем, хотя Егор при неплохих связях, но даже не вякнул… Чтобы сам Стрельников и не вякнул…
Н-да, ситуация, конечно.
Илья прав, нам действительно следует быть в хороших отношениях с ними. Жаль, что очарованный мной Вадим ушел, он, судя по всему, особо приближенный к… этому. При присутствии
Он закончил звонок и рылся в телефоне. Лицо бесстрастное, снова непроницаемое, но это отнюдь не стирало равномерно распространенное вокруг него веяние, очерчивающее поле и границу, за которую заступать не стоит.
– Нравлюсь? – приподнял бровь, глядя в экран.
Прохладная ирония, а в ней эхо безусловной самоуверенности, балансирующей на очень тонком пределе с выраженной напористостью, и все это так естественно, будто совсем для него привычно.
Внутри вспыхнуло раздражение, настолько резко и зло, что я едва сдержалась, чтобы парировать с совсем неосмотрительной и чрезвычайно опасной насмешкой: «нет, у меня есть вкус».
– Извините, неловко вышло, – смягчая взгляд, произнесла я, напоминая себе, что это все та же совокупность шансов и перспектив, облаченная в очень твердую оболочку с шипами, к которым крайне нерекомендованно приближаться, не то чтобы прикасаться, если с последствиями мучиться не хочешь. Поэтому нужно быть аккуратным и на всякий пожарный во всеоружии, но в этой ситуации оружие только вежливость. Как главное оружие королей.
Он откинулся на спинку, пристально глядя на меня. Я, изображая спокойствие и чинность, внимательно смотрела на него, отслеживая его реакции, стараясь понять, кто передо мной и что там за предупреждающим фоном, от чего именно это исходит и как с этим обращаться. Он едва заметно поморщился и, снова поворачивая голову, чтобы посмотреть в окно, скучающе произнес:
– Вероятно, мы с вами не сработаемся.
В горле пересохло. Спокойное выражение лица удержалось с трудом из-за внутреннего мандража.
– Позвольте узнать почему, – спросила, подавляя напряжение в голосе.
– У меня аллергия на лицемерие. – Снова посмотрел на меня и слегка прищурился. – Я ясно слышал, как именно вы разговаривали со Стрельниковым и прекрасно понял, что на мой вопрос у вас ответ был иной, нежели лицемерное «извините, неловко вышло». Что у вас было на языке, Алена Васильевна? Быть может, у нас все еще есть шанс.
И я поняла, что не только я сейчас изучала и делала выводы. Глядя в его обманчиво спокойные глаза, поняла, что важно совсем не то, как вести с ним диалог, не то, чем от него фонит и что именно является источником этого; большое значение имеет то, как он быстро переходит из одного состояния в другое, полностью стирающее предыдущую маску. Поняла, что нужно быть осторожнее, потому что даже когда он не смотрит прямо, все равно не нужно быть наивной и думать, что не видит. Видит. Либо чувствует. Он знал, что я его рассматриваю, когда смотрел в окно и копался в телефоне. Он знал, что моя вежливость (очень правдоподобная, между прочим, ибо не только за своей интонацией, но и за мимикой следила), скрыла желание ответить ему должным образом, потому что все это время, что он стоял позади, пока я мило беседовала с Егором, все то время, пока он разговаривал по телефону и якобы не смотрел на меня, он анализировал движения тела и мимики, каждое слово и интонацию не упуская из виду постоянно изменяющийся контекст и динамику ситуации, мои реакции на его появление и ситуацию со Стрельниковым. Он уже сделал безошибочные выводы по этому всему, по паре минут наблюдений, и поэтому мгновенно распознал разницу между тем, что сказано и тем, что вероятно хотелось сказать на самом деле, молниеносно понял, кто перед ним и сейчас заставляет говорить без масок, ведь только у него есть на это право, при этом всем, скорее всего, успевая параллельно прогнозировать поведение и поступки, соотносить их с тем, как ведет себя человек перед ним, и прекрасно знать, когда лгут и… лицемерят. Словами ли, поведением ли.