Центурион
Шрифт:
– Подождите снаружи, Роза.
Девушка нехотя вышла. Стриж вытащил из кармана смятую бумагу, распрямил, разгладил ее на столе.
– Система, готовность! Раздел “Уником-справочник”, ключ 12738465, поиск абонента. Старт!
Старый сайбер долго молчал. Потом выплюнул на экран обведенное тонкой ретро-виньеткой сообщение:
“Абонент не поименован. Уником-точка установлена в автомобиле, зарегистрированном на территории Каленусийской Конфедерации”.
– Отбой.
“Разум и Космос, это она,” – подумал Стриж. “Доказательства минимальны, но мне достаточно и этого.” Он выглянул, отодвинул стул от терминала
“Итак, с ней что-то случилось,” – сказал он сам себе. “Я не буду гадать, что именно, примем это как данность. Записка – предупреждение об опасности, учтем и запомним. Но это еще и крик о помощи. А теперь, птица Стриж, пришла пора принимать решение – кому и зачем мы будем помогать…”
Дезет на минуту закрыл глаза, потом открыл их – за окном ничего не изменилось, только к воротам робко подошла стайка худых, пыльных кур.
“Не будем обманывать себя, мое первое побуждение – рвануть туда. Но только стоит ли прислушиваться к первым побуждениям, а? Ты гоняешься за иллюзиями, птица Стриж – леди-сострадалистка тебя не любит. Точнее, она любит каждого, кто чувствует себя паршиво, и ровно столько времени, сколько он чувствует себя паршиво. Она не виновата, такова ее ментальная природа.”
Дезет выглянул в окно – никого. Куры сгрудились в кучку, явно собираясь штурмовать ограду.
“Любой сострадалист – человек извращенной природы, он замкнут на ощущения своего пси, он ловит обрывки чужих жизней, ниточки мыслей, клочья мечты. Я нулевик, я для нее феномен-загадка, она не может меня прочитать и отставить в сторону. Только поэтому ее интерес продержался чуть подольше. Как ты думаешь, Стриж, чем она занималась, когда тебе грозил эшафот? Когда тебя замели в прето и проверяли на детекторе лжи? Когда ты стоял перед Оттоном Иллирианским, отказываясь по холуйски отвечать нашему жизнерадостному маньяку? А?”
Куры успешно влезли на гребень сетчатой ограды и теперь победно обозревали окрестности.
“Сострадалист милосерден, в этом его бесконечное обаяние. Но он же идеальный эгоист. У нашей Джу великое качество – она, совсем не затрачивая усилий, умудряется каждого встречного призвать на службу себе… Итак, что я сейчас буду делать? Я сейчас пойду к Наан, скажу ей спасибо, потом вернусь домой и забуду об этом деле. Или нет – я буду помнить только о потенциальной опасности. Кто предупрежден, тот вооружен. Спасибо. Спасибо вам, Джулия Симониан…”
Стриж встал, ощущая тупую усталость, и пошел к выходу.
– Роза!
Послушница явилась словно из пустоты.
– Проводи меня. Тебе же так велела мать Наан?
Дезет вышел во двор. Пыльные суматошные куры нашли возле засохшей лужи заблудившегося на асфальте червяка и сейчас жадно рвали его на части. Стрижа почему-то замутило от безобидного зрелища. Он прошел к воротам, расшвыривая прожорливых клуш пинками.
– Не стой как чучело, открой калитку.
Девушка с козьими глазами поспешно отдернула засов и, испугано приоткрыв рот, уставилась на Дезета.
“Что я делаю? Что я говорю? Я схожу с ума,” – подумал Стриж. Он помедлил перед распахнутыми воротцами.
– Наан все еще в исповедальной?
– Да, мастер Дезет.
– Отведи меня обратно – я забыл ее поблагодарить.
Под своды храма Стриж вошел решительно, свет в
– Это опять вы?
– Простите, леди Наан, мне нужен совет.
– “Мать Наан”.
– Пусть будет так, но совет мне нужен все равно.
– Я не советую без исповеди.
– Какой холеры! Поймите, госпожа, я атеист. Совет мне и в самом деле необходим. Может быть, мы не будем разыгрывать пародию на религиозные обряды? Я не хочу осквернять вашу веру своим лицемерием.
– Тогда отправляйтесь за советом в другое место.
– Отклоняется. Я доверяю именно вам.
– Вы хотите пользоваться Храмом для своих моральных нужд, но не желаете уважать установленные здесь обычаи.
Дезет устало вздохнул.
– Ладно. Если так положено, раз вы не цените собственное время и спокойствие, я расскажу вам кое-что о себе. Я буду считать это рассказом, вы можете считать исповедью. Лады?
Монахиня кивнула.
– Ради торжества Святого Разума Церковь разрешает компромиссы.
– Да будет так. А теперь начнем. Несколько лет назад, на войне, я расстрелял женщину…
* * *
Когда Стриж закончил рассказ, мать Наан пожала угловатыми птичьими плечами.
– Вы думали меня удивить?
– Все это не так уж ординарно.
– Те, кто прошел через Межгражданский Конфликт, приходят ко мне и не с таким. Ваша история прославилась лишь потому, что вы “нулевик”, и дело раздули каленусийские газеты. Так что не вижу причин заноситься. Но я вас не оправдываю, то, что вы и ваши люди сотворили с крестьянами – настоящая мерзость.
– Я расплатился за все по их правилам.
– Вашими страданиями мертвых не поднимешь.
– Я знаю.
– Вы хотели совет?
– Да.
– Тогда спрашивайте.
Стриж рассказал о уником-сообщении, не скрывая зыбкости предположений. Монахиня, выслушав, в сомнении покачала головой.
– Вы просто хотите спасти кого-нибудь, надеетесь зачеркнуть этим собственные убийства?
– Да. Нет. Я не знаю.
– Отправившись туда, вы снова вступите на роковой путь насилия.
– Так что мне делать – позволить им убить девушку?
– А как вы думаете остановить этих неизвестных?
– Любыми способами. На месте будет видно.
– Тогда лучше оставайтесь в Порт-Иллири и предоставьте ход событий Разуму. Без его воли и волос с головы не упадет. Не творите насилия в ответ на насилие. Жизнь любого человека равно бесценна. Я не могу дать вам отпущения, пока вы не согласитесь с этими тезисами.
Стриж поразился сам себе – впервые за последние месяцы он ощутил приступ самой настоящей, нерассуждающей, бурной ярости.
– И за такими советами я к вам пришел?! Холера на вас, святоши! Насилие было всегда. Вы живете в уюте и безопасности, укрывшись стеной обителей, вам дела нет до тех, кто в крови и дерьме отбивает посягательства на ваш замкнутый мирок. Семь лет назад, в Ахара, мои люди поймали мародера. Он обдирал амуницию с тел, заодно промышляя грабежами беженцев. Где-то в поле этот человек поймал каленусийскую женщину, старуху, простите, леди, такую, как вы. Он перерезал ей горло для удобства и надругался над трупом. Парни застукали его как раз за этим занятием. Я расстрелял его, на месте, как будто убрал грязь. Так что скажете – я и в этом убийстве должен раскаиваться?!