Цепь грифона
Шрифт:
– Учитывая прошение о помиловании подсудимого от генерал-лейтенанта от инфантерии Батюшина и генерал-майора от инфантерии Мирка на имя командующего Русской армии генерал-лейтенанта Врангеля, а также в соответствии с резолюцией командующего Русской армии военно-судная комиссия севастопольского гарнизона постановляет, – сделал паузу, чтобы перевести дыхание председатель, – считать бывшего поручика Никонова Павла Вениаминовича, как гражданское лицо, не подлежащим военно-полевому суду. Освободить подсудимого из-под стражи в зале судебных заседаний. Передать дело для дальнейшего
Даже человеку, незнакомому с тонкостями судебного делопроизводства, было понятно, что при рассмотрении дела допущены самые серьёзные нарушения. Но никого из присутствующих это даже просто не заинтересовало. Строгость закона военного времени была нарушена в сторону смягчения приговора до фактической его отмены. Случай редкий, но не исключительный, если влиятельная пострадавшая сторона не только не требует возмездия, а настаивает на его неприменении с целью не разглашать обстоятельства совершённого преступления. Которые, впрочем, суд рассмотрел до начала заседания.
– Конвой, – скомандовал офицер с чужими погонами в руке, – на-пра-во! На выход… Шагом марш!
Начальник конвоя легонько подтолкнул только что помилованного в спину. Придерживая эфесы сабель, конвоиры двинулись к выходу. Остановились в дверях, пропуская в зал другой офицерский конвой, который сопровождал следующего подсудимого.
– Военно-судная комиссия севастопольского гарнизона слушает дело штабс-капитана, – без всякого перерыва продолжал председатель суда, – сто тридцать третьего Симферопольского пехотного полка…
– Чёрт-те что, – закуривая на пронзительном ветру папиросу, проговорил капитан второго ранга Серов. – Какое-то массовое помешательство. Покушения. Убийства старших офицеров. Самоубийства. Суды.
– А что вы, собственно говоря, так волнуетесь? – ехидно заметил Новотроицын. – Может быть, поручик решил так покончить с собой? Почему бы нет? Весьма оригинально. Грех бы на душу не взял. Не сам же на себя руки наложил… А теперь что? Конфуз вместо самоубийства.
– Что с другими генералами и офицерами? – спросил Мирк-Суровцев.
– Все предупреждены, – кратко доложил Серов. – Но выловить всех стрелков не представляется возможным из-за складывающейся обстановки. Фронт уже не трещит по швам. Фронт просто рухнул. Очевидно то, что покушения и убийства будут продолжаться.
– Да растолкуйте в конце-то концов, кто стреляет? И главное – почему? – взорвался Новотроицын. – Если есть списки людей, которых собираются убить, кто-то же эти списки составлял…
– Всё проистекает оттого, что наш брат-офицер оказался удивительно бестолков, – горестно заметил Серов.
– Он не бестолков, – возразил Мирк-Суровцев. – Он доверчив. Порою даже наивен.
– Не надо по одному-двум судить обо всех, – злился Новотроицын. – Я, например, никому не верю, кроме себя самого. Впрочем, себе тоже не верю.
Перемены, поразившие Севастополь в последние дни, были горестны и разительны одновременно. Недавняя летне-осенняя праздничность и нарядность красивейшего города разом
Температура воздуха опустилась ниже минус пятнадцати градусов. И эти минус пятнадцать с северным ветром способны были за несколько минут высосать тепло из всего живого. Все, кто имел опыт прошлогодней эвакуации из Новороссийска, жались к порту и к пристаням. По всему городу на тумбах поверх недавних объявлений о лекциях и концертах известных столичных артистов было расклеено официальное сообщение правительства Юга России. Возле этих сообщений постоянно толпились люди. В который раз перечитывая текст, они тщетно пытались найти в нём хоть какой-нибудь утешительный для себя подтекст или смысл:
«Ввиду объявления эвакуации для желающих – офицеров, других служащих и их семей – правительство Юга России считает своим долгом предупредить всех о тех тяжких испытаниях, какие ожидают выезжающих из пределов России. Недостаток топлива приведёт к большой скученности на пароходах, причём неизбежно длительное пребывание на рейде и в море. Кроме того, совершенно неизвестна дальнейшая судьба отъезжающих, так как ни одна из иностранных держав не дала своего согласия на принятие эвакуированных. Правительство Юга России не имеет никаких средств для оказания какой-либо помощи как в пути, так и в дальнейшем. Всё это заставляет правительство советовать всем тем, кому не угрожает непосредственной опасности от насилий врага, оставаться в Крыму. Севастополь, 29 октября / 11 ноября 1920 г.».
Даже стилистические ошибки в тексте сообщения свидетельствовали о поспешности, с которой этот документ был написан и отпечатан. Характерной оказалась и дата – и по новому и по старому стилю.
– Спасайся, кто может! – в своей манере, коротко, охарактеризовал это сообщение генерал Слащов, так и не нашедший своё место в рядах защитников Крыма. Яков Александрович не раз и не два горько пожалел о своей добровольной отставке после летних боёв под Каховкой. Теперь без должности, без какой-нибудь вооружённой команды под своим началом он ничего не мог предпринять. Не мог даже слабо влиять на происходившие события, переезжая от штаба к штабу, раздражая своим присутствием в войсках сами эти штабы, командиров частей и соединений, как правило, не имевших его авторитета.
На парадное крыльцо здания Севастопольского окружного суда в распахнутой шинели без погон вышел недавний подсудимый, разжалованный поручик Никонов. По его растерянному виду действительно можно было понять, что он решительно не знает, как ему поступать и жить дальше. Новотроицын помахал ему рукой. Поручик на плохо гнущихся ногах спустился по ступеням лестницы и подошёл.
– Вы вольны дальше распоряжаться своей судьбой сами, – сказал ему Серов. – Постарайтесь распорядиться и судьбой, и самой жизнью с большей пользой для отечества.