Цепь
Шрифт:
Этот человек известен ему под фамилией Маркелова, так называл его сотрудник НКВД, который вел следствие в 1940 году.
В связи с внезапным налетом немецких самолетов Клычеву не удалось задержать Маркелова, но к прежним приметам он добавил еще одну: у преступника совершенно седые волосы.
Итак, “Седой” — Маркелов?.. Но какова его настоящая фамилия? И где он скрывается? Судя по всему, действительно где-то рядом… Если, конечно, “Седой” — это и есть Маркелов, Допустим это — и сразу становится понятным, почему погиб учитель Клычев — верной оказывалась версия Минхана. Маркелов случайно прочитал в “Маяке” Указ Президиума Верховного Совета республики о награждении Клычева
Но все равно интересно знать, какова судьба этого Жука?
Ответ мы тоже вскоре получили: в 1945 году после занятия советскими войсками Берлина инженер Жук, незаконно покинувший Советский Союз в середине двадцатых годов и в течение многих лет проводивший активную антисоветскую деятельность, был арестован и судим.
В 1952 году он умер.
Все, кто принимал самое непосредственное участие в расследовании “Цепи”, на девяносто девять процентов склонялись к мысли, что теперь искать мы должны одного человека — “поручика Викентия”
И тогда найдем всех остальных ибо они — все остальные — и есть вероятнее всего, некто “поручик Викентий Модестович”.
А тогда найдется и Ковальчук, и станет понятной роль в этом деле покойной Ксении Эдуардовны Галицкой.
Но был, был этот проклятый один процент из ста, что все может оказаться совпадением. В это никто не верил и не хотел верить. Но мы по роду своей профессии обязаны играть в “веселую” игру: “веришь — не веришь”
…Вечером меня вызвал Полковник.
— Виктор Николаевич, завтра утром вы должны вылететь в Ленинград.
— К пенсионеру Кулику? — без большого энтузиазма в голосе уточнил я.
— Совершенно верно, Виктор Николаевич, — доброжелательно улыбнулся Полковник.
Конечно, я понимал, что он прекрасно видит, как вымотали меня эти командировки, иначе не было бы этого “Виктор Николаевич” и “вы”. Мне больше нравится, когда Полковник называет меня “Шигарев” и обращается на “ты”.
Ну что ж, в Ленинград, значит, в Ленинград…
22
…Голову Зиновия Михайловича Кулика венчает шевелюра курчавых медно-красных волос, на носу озорно и как-то понарошку блестят кругляшки очков в металлической оправе. И всякий раз, когда я задаю свой очередной вопрос, эти кругляшки вздрагивают у него на носу и начинают искриться. Наверное, из-за блеска живых карих глаз этого человека, которого никак не назовешь стариком, хотя он уже успел сообщить мне, что недавно ему “стукнуло что-то около семидесяти”.
Я уже подробнейшим образом расспросил его о профессоре Клычеве.
И теперь он мне рассказывает о Генрихе Петровиче Остальском Я узнаю, что у профессора Остальского был брат-неудачник Василий Петрович от которого ушла жена, Алина Симеоновна Ферапонтова.
Собственно, она не ушла, а самым
Василий Петрович, не выдержав измены жены захворал, слег и вскоре умер. И профессор Остальский взял к себе племянницу, а так как он был холостяком, то и посвятил всю жизнь ей и науке…
Кулик время от времени подходит к полкам, вытаскивает го одну, то другую папку.
Сейчас он собирает по моей просьбе материал о семье Сауловых: о Глебе, первом муже Веры Остальской, о его отце…
Все папки в образцовом порядке — позавидуешь такому делопроизводству!.. Не удержавшись, я делаю ему комплимент:
— У вас прекрасный архив, Зиновий Михайлович!
— Да, — соглашается он, — у меня классифицированный архив. Но если посвятил многие годы такому непростому делу, как составление биографий ученых…
— Но ведь не всех же ученых? — перебиваю я.
— Безусловно! — откликается он. — На это не хватило бы многих жизней таких чудаков, как я Нет, голубчик, меня интересуют только те ученые, которые, порвав со своими сословными предрассудками, встали на сторону революции, на сторону большевиков.
— А как же профессор Клычев? — возражаю я. — Его ведь не отнесешь в разряд дореволюционных ученых?
— Тут особый случай, — улыбается Кулик. — Во-первых, он был вхож в дом профессора Остальского и, во-вторых, принимал самое непосредственное участие в спасении старой интеллигенции во время голодных дней Петрограда. Вы знаете, что такое Цекубу?
— Нет…
— Разумеется! Откуда вам знать, вы же совсем молодой человек. Цекубу — это Центральная комиссия улучшения быта ученых. Она была создана по указанию Владимира Ильича Ленина вскоре после революции. А возглавил эту комиссию Горький. Так вот, ваш покорный слуга — как и Павел Егорович Клычев — когда-то, много лет назад, с оружием в руках сопровождал продовольственные эшелоны для ученых, умиравших от голода. И вот, когда прошло время, я решил выяснить для себя, почему одни ученые, как, например, Тимирязев, с первых же дней стали защитниками дела революции; другие отрицали революцию, боролись против нее; а третьи — долго сомневались, выбирали, ворчали, да тот же Генрих Петрович Остальский. В то же время профессор Саулов, который вас тоже интересует, друг Остальского, — ученый с европейским именем, бывший царский генерал — без колебаний перешел на сторону рабоче-крестьянской диктатуры. Да, таким он был, Сергей Викторович Саулов. Ах, какую личную трагедию он пережил! Я вам расскажу, — поднял руку Кулик. — Я вам все расскажу, если вам это интересно знать. Итак, с чего начнем?.. Гм.. Сергей Викторович Саулов из разночинцев. У него была большая родня, но никто, как говорится, не достиг того, что удалось ему. Были среди Сауловых и физики — Михаил, Андрей; и военные — капитан первого ранга Ярослав; и модный петербургский парикмахер Модест Саулов, который страдал из-за того, что его единственный сын Викентий тратит все деньги на огромную коллекцию тряпичных “петрушек”; и землемер Александр Саулов, которого уважали крестьяне за доброту…
Я уже почти ничего не слышу, ибо поглощен одной мыслью: я знаю его подлинную фамилию… я знаю его фамилию… Модный парикмахер Модест Саулов и его единственный сын Викентий… Викентий Модестович Саулов… “поручик Викентий”…
Внезапно в памяти всплывают строчки из повести учителя Клычева, а вернее сказать, строчки из дневника его отца — комиссара Орла: “…Комиссар Орел спросил раненого, кто такой “поручик Викентий”. Бандит, кривя губы от боли, прошептал: “Ирод он… блаженный… На пальцы напялит…” И умер на полуслове…”