Цербер

Полунин Николай Германович

Но они никогда не будут знать точно.

Глава 1

— Полшестого, мальчики, — совсем по-домашнему сказала Елена Евгеньевна и повела плечами. — Засиделись мы.

В процессе уборки Павел разгреб груду испорченных книг и опрокинутой мебели, повернул разбитым экраном к стене телевизор, сложил в угол останки музыкального центра, кассеты, диски. Скатал порезанный и протравленный во многих местах ковер. На испорченные кресла и диван накинул

простыни, выбрав из кучи самые незаляпанные краской. Вымел битое стекло, остатки коллекции минералов, которая была в витрине, и коллекции бабочек, которая была на стенах.

Все это и многое другое теперь занимало угол с рулоном ковра. При определенном усилии воображения можно было заставить себя думать, что квартиру просто небрежно подготовили к ремонту.

Елена Евгеньевна странно выглядела в этой обстановке. Столешницу они с Павлом положили на два табурета из кухни и накрыли еще одной простыней. Кое-какой стол, сбегав в круглосуточный, Михаил все же организовал, а содержимое холодильника Павел, по его словам, собирал по всей кухне вперемешку с битыми бутылками.

— Хорошо позабыли кокнуть унитаз, — сказал Павел, — а то бы посидели мы, попили б коньячок, кофейком-чайком побаловались, а потом…

Он снова ушел на кухню. Елена Евгеньевна потянула из пачки сигарету, но так и не зажгла. Эта ночь опустошила ее. Посильнее, чем любой разгул страстей. Михаил взял ее руку в свои большие прохладные ладони.

— Как тебе новая реальность? Свыкаешься?

— Реальность не меняется, Мишенька. Это только мы принимаем наши новые знания о ней за изменения самой реальности. Так мне один умный человек сказал.

— Я, кажется, даже могу догадаться кто.

— Поцелуй меня, пока Павла нет, — попросила она, Он обнял, и вновь закружилась голова, только далеко-далеко.

— Твой деликатный друг насыпает сахар с кончика иглы, чтобы подольше не появляться. — Она прижалась к его плечу. — Ты совсем не представляешь, что это такое — ОНА? Откуда?

— Нет, — сказал он, подумав, что, в сущности, так оно и есть.

— Ты прав, Мишенька, мы другие… другие — сказала она, и Михаил услышал в ее голосе новое выражение, которое, однако, уже было ему знакомо.

— Я поверила вам с Павлом еще до…

Она показала на бурые пятна на простыне-скатерти.

В один из моментов своего рассказа Михаил попросил Павла повторить для нее демонстрацию, которую тот устроил ему близ костра на ночном берегу.

«Жирно будет всякий раз перстами-то бросаться, — заворчал тот, приняв один из своих многочисленных образов. — Так ты, Братка, потребуешь, чтоб я себе еще чего-нибудь оттяпал, пока ты за выпивкой и закуской уметешься. Оставляешь меня, понятно дело, с дамой, вот и во избежание… Так у меня отрастает быстро, не успеешь за дверь шмыгануть…»

Приговаривая, уже открыл самое маленькое лезвие перочинного ножичка, который потерялся в квартире еще год назад, а теперь, спасибо погрому, нашелся.

«Глядите сюда, барышня, да не

бледнейте особо. Ножичек нарочно открыл самый маленький, мог бы и топорик кухонный притащить. Внимательно смотрите, глазки не закатывайте, специально делаю, чтоб вы, значит, весь процесс до тонкостев…»

«Не боюсь я вида крови», — отмахнулась Елена Евгеньевна (тогда) — вторая, еще ничем не убежденная, испуганная, готовая спорить.

Лезвие мелькнуло, мякоть ладони разъехалась «ртом», с него быстро-быстро закапало на скатерть. Елена Евгеньевна все-таки охнула.

А Павел специально держал руку раной к ним, давая рассмотреть все подробности. Салфеткой, как тампоном, он промокал кровь по краям пореза, чтоб не мешала видеть. Михаил и сам пригнулся ниже.

Обильное кровотечение продолжалось не более десяти секунд. Павел обмахнул рану салфеткой. Развороченное до сухожилий мясо как бы шевелилось, набухало, одновременно подсыхая, темнея, принимало вид чуть заветренного. Блеснули и пропали капельки желтоватой сукровицы. И вдруг — это было похоже на мгновенную кристаллизацию в перенасыщенном растворе — вместо разреза глянцевеет шрам. Еще один, поверх других.

«Вот, — сказал Павел непривычно бесцветным голосом, — и весь компот, милая барышня. Даже не чешется».

«И частенько вам приходится так… демонстрировать?» — спросила Елена Евгеньевна, щурясь от дыма сигареты.

«Не слишком. Только для ближайших товарищей по несчастью. Братка, шел бы ты, для Бога, действительно в магазин, устали мы от твоих лекций, перерыв требуется, выпить-закусить, а то я уж на кота твоего заглядываться стал. За Леночку можешь не беспокоиться, от врагов я ее обороню, и сам буду рыцарем или как там… в общем, все будет нормально».

«Я и сама себя охранить сумею», — сказала Елена Евгеньевна.

«Деревенщина ты неотесанная. — Михаил, чувствуя к Павлу острую жалость, коснулся поникшего каменного плеча. — Совсем от нашего столичного обращения отвык. Сейчас схожу, тут близко».

«Я к нему и не привыкал никогда… Ты, Братка, возьми мне чего покрепче, а то я казенку эту пью — как на землю лью, без толку». — Лоб Паши Геракла прорезали морщины, почти такие же глубокие, как шрамы.

Михаил принес ему литровый штоф джина «Бифитер», крепче ничего не нашлось, и Паша за ночь усидел его один почти до конца, но снаружи, конечно, это на нем никак не отразилось. Разве что морщины разгладились.

— Паша тебя убедил, верно? — сказал Михаил, нежно поглаживая уткнувшуюся в него женщину.

— Это ты меня убедил.

— Нет, Лена, он. Я в лучшем случае дал новую веру, а убеждают лишь чудеса творимые, так ведь? Паша — а еще ты сама.

— Что ты имеешь в виду?

— Что пора и тебе открыться. Я знаю, как тяжело носить в себе свою тайну. Я — знаю…

Она отсела, выпрямилась, одернула платье.

— Никогда не заговаривай со мной на эту тему.

— Но почему? Ведь кое-что я уже видел, могу сделать выводы.