Церемонии
Шрифт:
Кэрол лежала в тишине, придавленная разогретым воздухом, и вспоминала балет, который видела прошлым вечером: танцоры в ярко-красных трико на фоне снежного поля. Они были такими сверхъестественно прекрасными! Как кружащие розы. Кэрол начала было описывать балет в письме к живущей в Сиэтле замужней сестре, но забросила его, не закончив страницу. Сам процесс переноса мыслей на бумагу вызвал в ее памяти совершенно иные воспоминания – как будто взбаламутил воду у самого дна пруда – не о балете, но о сне, что приснился девушке этой ночью. И сон этот был не самым приятным. Что-то про розы; что-то такое, что лучше забыть… И Кэрол забыла. Но все утро ее преследовало неопределенное предчувствие; где-то в тенях на грани сознания танцевало неясное беспокойство.
Наконец Кэрол усилием воли заставила себя встать с постели, стряхнула сонливость и обратила мысли к работе, одежде и еде. Ее соседка по квартире, Рошель, ушла, съев последний апельсин и кусок сыра. Холодильник был практически пуст, если не считать полудюжины яиц, но с некоторых пор Кэрол сомневалась,
Сама Кэрол всегда была худой. Она старалась не набирать больше ста фунтов, и в последний раз (до прошлого месяца она жила в квартире пожилой женщины, миссис Славински, у которой были весы) с удовольствием убедилась, что по-прежнему неплохо держится: она весила девяносто семь фунтов. Еда, как и многие другие явления в жизни, была испытанием воли, искушением, которому следовало противостоять.
Стоя в душе, Кэрол пробежала пальцами по волосам, которые теперь были острижены почти по-мальчишески коротко, и почувствовала волну облегчения. Она носила длинные волосы и закалывала их на манер, который казался ей старомодным, пока не осознала, что такая прическа просто уродлива. Не хотелось оставлять четверть зарплаты в одном из дорогущих салонов, где под грохот рок-музыки юноши и девушки с мертвыми глазами болтали друг с другом поверх неподвижных голов клиентов. Рошель предложила ее постричь – скорее из страсти к приключениям, чем из дружеских чувств, – но Кэрол представила себе, как неряшливая соседка стоит над ней с ножницами, и отказалась от эксперимента. В конце концов, как-то на прошлой неделе она вернулась, потная и уставшая, с занятий танцами и срезала волосы сама. Это тоже было испытанием воли, ведь волосы были самой привлекательной ее чертой. Кэрол знала, что в остальном далеко не красавица. Она выглядела так, будто у нее есть очень симпатичная сестра (что было правдой). Но даже в толпе люди иногда оборачивались, чтобы взглянуть на ее шелковистые, густые и поразительно рыжие волосы. По словам ее отца, они были рыжими как закатные лучи, пробивающиеся сквозь витражное стекло.
Кэрол скучала по отцу. Иногда в случайные моменты ее посещала мысль: «Бедный старик!» Он был старым, сколько она себя помнила: сухощавый и седоволосый мужчина с бледной кожей, безвольно свисавшей с костей. Слишком старый, чтобы стать отцом пяти детей. Отец Кэрол был почти на двадцать лет старше ее матери, которая сама вышла замуж, когда ей было за тридцать. В том, что она произвела на свет одного за другим пятерых младенцев, было одновременно нечто удивительное и омерзительное. Каким-то образом супруги нашли в себе силы наделать четырех дочерей – Кэрол была третьей – пока наконец, на пятый раз, не получили сына. После чего остановились, по всей видимости, удовлетворившись результатом. Впрочем, к этому времени мать Кэрол превратилась в изможденную женщину с бесформенным телом, кругами вокруг глаз и седеющими на глазах ее детей волосами, а отец, перенесший первую из множества подрывающих волю к жизни операций, внезапно полностью погрузился в мысли о собственной смертности. Пока слабое здоровье не заставило его уйти на пенсию, он кое-как перебивался продажей рекламного места на щитах. Иногда в приступе злости и разочарования Кэрол думала о том, что его единственное наследие – это бесконечная череда уродливых плакатов вдоль шоссе. Совершенно лишившись сил, он умер в прошлом декабре, перед самым Рождеством. Кэрол вспоминала, как он провел последние дни своей жизни: сначала неподвижно сидел перед телевизором, потом – без сил лежал в больничной палате и ожидал смерти, как казалось поначалу, со стоицизмом, но на самом деле – всего лишь с безразличием, почти со скукой. У него не осталось сил на страх или размышления о жизни вечной.
Кэрол отчасти понимала его чувства; она встречалась с подобной безысходностью прежде. Двадцать лет из своих двадцати двух она провела в неприглядном фабричном городке чуть выше Питтсбурга по течению реки Огайо и отлично знала, что такое скука. Она помнила, как ее брат подолгу в одиночестве бросал баскетбольный мяч в кольцо; как соседский мальчишка каждый вечер бесцельно катался туда-сюда по шоссе; как ее бабка по материнской линии, проводившая дни в полумраке и одиночестве в комнатке в конце коридора, как-то объяснила, почему всегда поднимается после десяти: «Потому что если проснуться раньше, день выйдет слишком длинным».
Иногда в детстве случались дни, когда Кэрол чувствовала себя так же. Но не часто. Жизнь переполняли возможности. Кэрол была сказочной принцессой, рожденной под покровительством луны, и привыкла получать все, что пожелает. Она знала, что рано или поздно появится принц, который женится на ней, и вместе они станут вершить великие дела. Нужно только немного подождать.
Кэрол
Как и две старшие сестры, Кэрол поступила в школу Святой Марии, большую и богатую приходскую школу для девочек в соседнем Эмбридже, хотя к тому времени семье пришлось не без стыда принять кое-какую помощь в оплате ее обучения. Двое младших детей оказались в государственной школе. И вновь Кэрол увидела в этом свою удачливость, почти избранность.
Она закончила школу Святой Марии, не растеряв уверенности, которую к концу курса стала называть «верой». Бог – или кто-то еще – непременно о ней позаботится. Бог – или кто-то еще – всегда заботился о ней. Ей ни разу не пришло в голову задуматься, что на самом деле ждет ее в будущем. Она была слишком занята, заигрывая с куда более приятными образами (занятия балетом; карьера в кино; современная Жанна д’Арк) и время от времени – с молодым школьным священником, который с удивлением обнаружил, что его приняли за принца. С мальчиками своего возраста Кэрол сталкивалась только на праздниках, организованных совместно с другими школами, или по соседству с домом, и все они без исключения казались ей невежественными и незрелыми. С ними и поговорить-то было не о чем, кроме достижений в баскетболе да автомобилей, которые они однажды купят. Кроме того, ее внешность не могла привлечь много поклонников. Кэрол напоминала себе, что на девушек, которые становятся утонченными красавицами, профессиональными моделями или актрисами, в школьные годы часто не обращают внимания из-за стеснительности или худобы. Так что ее увлечения ограничивались старшеклассницами, хотя она с любопытством посматривала на парней, которые приходили к ним домой с ее старшими сестрами. Младшая и более развязная из двух приводила домой много кого. Через год, во время вечеринки на Хэллоуин один ее ухажер – тихий молодой человек с густыми ресницами и длинными, как у поэта, каштановыми волосами – стал первым человеком, кроме врача, которому Кэрол позволила коснуться своих грудей. Опыт настолько ей понравился, что она раскраснелась и почувствовала головокружение, но нескоро решилась его повторить – и никому не позволяла трогать себя ниже пояса. В небольшом католическом городке в штате Пенсильвания даже в семидесятые годы легко было заработать определенную репутацию. Кэрол слышала, как люди судачат о ее сестре, которая, несмотря на обучение в приходской школе, лишилась девственности в шестнадцать и, по слухам, садилась в машины к тридцатилетним мужчинам. Кэрол стыдилась сестры; ей хотелось считаться добродетельной.
Желание танцевать, сниматься в кино, стать звездой ее не покинуло, но за сонные годы, проведенные под покровительством другой святой Марии, – на этот раз в колледже на очень скромную стипендию, которую весьма кстати предоставила церковь, – ее мир стал более замкнутым и нематериальным. Теперь Кэрол посвящала свое время Фоме Кемпийскому и Толкину, ее мысли заполняли сахарные картинки: Вифлеемская звезда, воскрешение Гэндальфа, Христос, проповедующий хоббитам… Она мало что знала о копящихся долгах и счетах за лечение, хотя до сих пор жила дома. Даже когда ее отцу пришлось бросить работу, девушка едва ли осознавала, насколько изменилось положение их семьи. Разумеется, отцу станет лучше. Возможно, это было испытанием, вроде тех, что выпадали на долю многих верующих. После окончания второго курса мистицизма Кэрол начинала думать, что и сама могла бы быть мистиком. Куда бы она ни взглянула, она видела знаки божьего провидения. Вокруг нее раскинулся Град Господень, и его сияющие башни затмевали солнце. Порой казалось, что она видит населяющих его ангелов, бесплотных и мерцающих, как снег. Кэрол ощущала, что избрана для чего-то, хотя и не смогла бы объяснить, для чего именно. Но она знала, что, если потерпеть, Господь обязательно все расскажет.
Как ни странно, он не спешил с объяснениями. Учеба в колледже подошла к концу, началось будущее, но ничего не изменилось. Ее принц так до сих пор и не появился. Более того, дела дома шли все хуже. Отец умирал, мать поддерживали родственники. Две старшие сестры вышли замуж, и никакая дурная слава им не помешала. Зашел разговор о продаже дома. Кэрол наконец осознала, что вела себя как идиотка. Семье не было от нее никакой пользы, только громадные траты. Какой она оказалась слепой и самовлюбленной!
Одно стало ясно наверняка: здесь ей не место. Но, возможно, она еще может как-то помочь… Потрясенная, но не растерявшая прежней уверенности сказочная принцесса отправилась в Нью-Йорк.
Впрочем, никаких серьезный изменений не произошло. Кэрол всего лишь сменила одну святую на другую, другие четыре стены, другой мир ревностных церемоний и чистеньких, доброжелательных женских лиц. Святая Мария, святая Мария, святая Агнесса – школа, колледж, монастырь.
Переезд, разумеется, был затеян не абы как. Девушка не знала никого в городе, школа подсказала лишь несколько имен монахинь, секретарей и администраторов – список безликих католических имен, – и Нью-Йорк выглядел пугающим местом. Но, как оказалось позднее, монастырь святой Агнессы на самом деле не был частью Нью-Йорка, и у Кэрол не возникало особой нужды выходить за ворота. Она быстро влилась в безопасный ход нового повседневного существования, как будто была знакома с ним всю свою жизнь.