Цезарь, или По воле судьбы
Шрифт:
Еще два письма, и на сегодня хватит. Он велит слугам упаковывать вещи. Пора отправляться в Самаробриву.
Покончи с этим, Цезарь! Прочитай письма от жены и от матери. Их исполненные любви слова изранят тебя больнее, чем жестокость Сервилии.
Он снова сел, один в тишине пустой комнаты. Отложил письмо матери и развернул письмо от своей жены Кальпурнии. Той, кого едва знал – лишь несколько римских месяцев, еще незрелой, застенчивой девочкой, которая так же обрадовалась подаренному ей рыжему котенку, как Сервилия обрадовалась жемчужине ценой в шесть миллионов сестерциев.
Цезарь,
Когда Юлия умерла, сердце твоей матери не выдержало. Ведь для нее та была скорее дочерью, нежели внучкой. Аврелия вырастила ее. И так радовалась, глядя, как она счастлива в браке. Ей было отрадно, что у Юлии все идет хорошо.
Мы в Государственном доме ведем очень уединенное существование, как и следует в доме весталок. Хотя вокруг бурлит шумный Форум, всякие волнения и события мало касаются нас. Мы с Аврелией предпочитали такой образ жизни – в мирном женском обществе, без скандалов, упреков и подозрений. Но Юлия, часто нас посещавшая, приносила с собой дыхание внешнего мира – сплетни, шутки и смех.
Когда она умерла, в твоей матери что-то надломилось. Я была там, возле постели Юлии, и видела, какой сильной была Аврелия ради Помпея, ради Юлии. Такая добрая! Такая здравая во всем, что говорила. Улыбалась, когда чувствовала, что так надо. Держала Юлию за руку, а Помпей – за другую. Это она удалила из комнаты всех врачей, когда поняла, что никто и ничто уже не поможет Юлии. Дав ей возможность последние роковые часы и минуты провести в покое и в обществе близких. А после уступила место Помпею, оставив его в одиночестве возле усопшей. Выпроводила меня и увела обратно к весталкам.
Путь туда не очень долгий, как ты помнишь. До Государственного дома мы добирались в молчании. Аврелия не проронила ни слова. Но когда мы пришли, издала ужасный крик и завыла. Это был не плач, а жуткий вой. Она рухнула на колени, слезы текли ручьем, она била себя в грудь, рвала на себе волосы и царапала щеки. Взрослые весталки сбежались, стараясь поднять ее и успокоить, но сами не могли сдержать слез. Кончилось тем, что все мы повалились рядом с ней на пол, прижались друг к другу и так провели эту ночь. А Аврелия все рыдала в ужасном, безысходном отчаянии.
Но утром все кончилось. Она привела себя в порядок и вернулась в дом Помпея, чтобы помочь ему в печальных приготовлениях. А потом умер бедный ребенок, но Помпей отказался взглянуть на него и поцеловать. Так что Аврелия сама занялась этими похоронами. Мальчика провожали только она, я и несколько взрослых весталок. У него не было даже имени, и никто из нас не знал, какой третий преномен дают в этой ветви рода Помпеев. Мы только знали, что Гней и Секст уже заняты, а потому мы, подумав, нарекли его Квинтом. Звучит хорошо. На могиле младенца будет написано: Квинт Помпей Магн. А пока его прах хранится у меня. Мой отец занимается погребальными хлопотами, потому что Помпей заботиться об этом не стал.
Как хоронили Юлию, ты, наверное, знаешь. Помпей должен был тебе написать.
Мать же твоя не сумела оправиться от утраты. Она уже была не с нами и с каждым днем отдалялась все больше. Ты же знаешь, какой она была, такой оживленной и деятельной.
Так продолжалось два месяца, но только среди близких. При посетителях, пришедших выразить соболезнования, она брала себя в руки и держалась как полагается. Хотя ее внешний вид всех повергал в ужас.
А вечерами она запиралась в своей комнате, садилась на пол и, раскачиваясь, непрерывно стонала. Потом громко вскрикивала и вновь принималась стонать. Мы пытались помыть ее, переодеть, уложить в кровать, но она не давалась. И ничего не ела. Бургунд зажимал ей нос, а Кардикса вливала в рот разбавленное вино. На большее мы не решались. Мы все – Бургунд, Кардикса, Евтих, весталки и я – сочли, что ты бы не захотел, чтобы ее кормили насильно. Если мы ошибались, прости. Мы делали все из лучших побуждений.
Сегодня утром она умерла. Смерть была легкой. Никакой агонии (Попиллия, старшая весталка, говорит, что это милость богов). Она много дней не произносила ни слова, но перед смертью пришла в сознание и заговорила разумно и ясно. В основном речь шла о Юлии. Аврелия просила всех нас – взрослые весталки тоже присутствовали – принести за Юлию жертвы Великой Матери, Юноне Спасительнице и Благой Богине. Кажется, о Благой Богине она особенно беспокоилась. И настаивала, чтобы мы пообещали помнить о ней. Мне пришлось поклясться, что в течение года каждый день буду приносить змеям Благой Богини яйца и молоко. «Иначе, – сказала она, – с твоим мужем случится что-то ужасное». Она не называла тебя по имени до самой последней минуты, а тогда изрекла: «Передайте Цезарю, что все делается к его вящей славе». Потом закрыла глаза и перестала дышать.
Больше сказать нечего. Мой отец занимается похоронами. И он, конечно, напишет тебе. Но он настоял, чтобы скорбную весть сообщила именно я. Мне очень жаль. Я любила ее всем сердцем, и мне будет ее не хватать.
Пожалуйста, береги себя, Цезарь. Я знаю, каким это будет ударом для тебя, особенно после смерти Юлии. Хочу понять, почему так выходит, но не понимаю. Зато почему-то понимаю смысл последней фразы Аврелии. Боги посылают больше испытаний тем, кого любят. Все это – к твоей вящей славе.
Весть не вызвала слез.
«Наверное, я уже знал, что именно так все и кончится. Мать – и без Юлии? Невозможно. О, почему женщины должны так страдать? Они не правят миром, они ни в чем не виноваты. Так почему, почему?
Их жизнь замкнута, сосредоточена на домашних заботах. Сначала дети, потом дом, потом муж – в таком порядке. Такова их природа. И ничего для них нет более страшного, чем пережить своих детей. Эта часть моей жизни закрылась навсегда. Я больше никогда не открою туда дверь. У меня не было никого, кто бы любил меня крепче, чем мать и дочь. А моя бедная маленькая жена – незнакомка, которой кошки куда ближе, чем я. Да и почему должно быть иначе? Они всегда с ней, они дают ей некое подобие любви. А меня нет рядом. Я ничего не знаю о любви, кроме того, что она связывает человека. И хотя я совершенно опустошен, я чувствую, как растет моя сила. Это меня не сломит. Это освобождает меня. Все, что мне суждено сделать, я сделаю. Больше нет никого, кто может меня остановить».