Цезарь
Шрифт:
Она действительно была незаурядной личностью, очень сведущей в литературе и превосходно игравшей на лире; что не мешало ей заниматься изучением геометрии и, в тяжелые минуты, читать философов. Она была то, что сегодня мы, французы, называем «женщина-писатель», и то, что англичане называют «синий чулок».
Эта женитьба заставила покачать головой всех серьезных людей Рима. Помпею было не меньше пятидесяти трех лет; что ему было делать с девятнадцатилетней женщиной, которой по возрасту как раз следовало бы выйти замуж за младшего из двух его сыновей! С другой стороны, республиканцы считали, что по этому
Под правлением новых консулов смута возобновилась. Чем занимался Помпей, пока на Форуме все переворачивалось вверх дном, как в славные времена Клодия и Милона? Он возлагал себе на голову венки из цветов, совершал жертвоприношения и справлял свадьбу. Ну почему Катон все испортил? Консулат Помпея так устраивал Цицерона! так все хорошо было в Риме, пока Помпей был единственным консулом!
Так что когда срок Домиция и Мессалы истек, – я даже не решусь сказать, что он истек до конца, – в головы всех честных людей вернулась идея сделать Помпея диктатором. Заметьте, что Катон, благодаря своему упорному сопротивлению, попал в число бесчестных людей.
И в один прекрасный день снова было предложено провозгласить Помпея диктатором. Но тогда на трибуну поднялся Бибул. Вы помните, кто такой Бибул? Это зять Катона. Итак, Бибул поднялся на трибуну. Все ожидали какого-нибудь пылкого выпада против Помпея. Но кончилось тем, что Бибул предложил снова назначить Помпея единственным консулом.
При этом ему давалась большая власть, но, по крайней мере, она была ограничена законами.
– Таким образом, – говорил Бибул, – Республика выйдет из затруднительного положения, в котором она находится, а мы хоть и станем рабами, но зато лучшего гражданина.
Такое мнение казалось весьма странным для Бибула. Когда же увидели, что Катон тоже встает, все подумали, что сейчас он опять, по своему обыкновению, начнет возмущаться всеми на свете, и даже собственным зятем. Но ничего такого не произошло. К великому удивлению толпы, Катон в полной тишине произнес такие слова:
– Я сам никогда не высказал бы мнение, которое вы только что услышали; но раз это сделал другой, я думаю, вы должны последовать этому совету. Я предпочитаю анархии любую магистратуру, какой бы она ни была, и я не знаю никого более подходящего, чем Помпей, чтобы править среди такой сильной смуты.
Сенат, который ждал только мнения Катона, чтобы принять решение, тут же присоединился к его взгляду.
Итак, было решено, что Помпей будет снова назначен единственным консулом, и что если ему будет нужен коллега, он выберет этого коллегу сам; но только сделать это можно будет не раньше, чем через два месяца.
Помпей был в восторге оттого, что нашел поддержку в человеке, в котором ожидал увидеть противника, и пригласил Катона посетить его в его загородной усадьбе.
Катон явился по приглашению. Помпей вышел к нему навстречу и обнял его, благодаря за поддержку, упрашивая помогать ему своими советами и вообще действовать так, как если бы он делил с ним всю власть.
Но Катон, сохраняя прежнее высокомерие, на все эти любезности Помпея ограничился следующим ответом:
– Мое предшествующее поведение не было вызвано чувством ненависти;
Цицерон же был полной противоположностью Катону: тот, казалось, почитал за честь быть в плохих отношениях со всеми на свете; этот, напротив, прекрасно ладил и с Помпеем, и с Цезарем.
В ноябре 700 года от основания Рима, то есть в пятьдесят третьем году до Рождества Христова, Цицерон писал Аттику:
«Я нахожу свое главное утешение и свою спасительную доску в этом кораблекрушении в моей связи с Цезарем. Он осыпает моего брата Квинта, – всеблагие боги, я назвал бы его твоим братом! – почестями, знаками внимания, милостями настолько, что будь я даже императором, Квинту и то не было бы лучше. Поверишь ли, что Цезарь, как он мне только что написал, предоставил ему выбор зимних квартир для его легионов! И ты не любишь его! кого ты тогда любишь среди всех этих людей? Кстати, писал ли я тебе, что я теперь легат Помпея, и покидаю Рим в январские иды?»
О достойнейший Цицерон!
И подумать только, что если бы не Фульвия, он бы так же хорошо ладил с Антонием, как с Помпеем и с Цезарем!
Глава 48
Как видите, все это было довольно мелочно и очень мало честно.
Перейдем же потихоньку к Цезарю; не то чтобы мы собирались пересказывать вам всю его галльскую кампанию: он сам сделал это, и, вероятно, мы нигде не найдем больше ничего такого, будь то правда или вымысел, что стоило бы его собственного рассказа.
За девять истекших лет, тех лет, в течение которых он ни разу не видел Рима, и которые привели его из возраста тридцати девяти лет в возраст сорока восьми, – так что, как видите, мы имеем дело с уже весьма зрелым человеком, – за эти девять лет он сотворил чудеса!
Он взял приступом восемьсот городов, он подчинил себе триста разных народов, он победил три миллиона врагов; из них один миллион он истребил, один миллион взял в плен и один миллион обратил в бегство. И все это он сделал, имея пятьдесят тысяч человек. Но что это были за люди!
Эту свою армию Цезарь взлелеял собственными руками; он знал каждого человека в ней по имени; он знал, чего он стоил, и как можно было его использовать в наступлении и в обороне. Эта армия была кольцами одной змеи, чьей головой был он сам; с той только разницей, что он мог приводить ее в движение целиком или по частям.
Для этой армии он был разом и полководцем, и отцом, и повелителем, и товарищем. Он наказывал только две вещи: измену и бунт; он не наказывал даже страх; у самых храбрых бывают минуты слабости. Сегодня какой-то легион отступил, побежал; он будет отважен в другой день. Он позволял своим солдатам все, но только после победы: оружие, золото и серебро, отдых, роскошь, удовольствия.