Чапаёнок
Шрифт:
— Здравствуй, тёзка, — сказал Фурманов.
— Как жизнь? — спросил Чапаев.
— Ничего…
— Ну, а коли жизнь ничего, почему такой сердитый?
— Дело у меня к вам есть, Василь Иваныч, — решительно произнёс Митя. — Важное!
Чапаев бросил на стол карандаш, циркуль, сел на лавку и за руку притянул мальчика к себе.
— Дело, говоришь? — переспросил он, улыбаясь одними глазами. — И важное к тому ж? Ну, тогда выкладывай. Садись!
Фурманов отошёл к окошку, с любопытством поглядывая
— Ничего, я постою, — сказал Митя и ещё больше нахмурился.
Как приступить к разговору, он не знал. Теперь, лицом к лицу с Чапаевым, да ещё при комиссаре, история с седлом показалась ему не таким уж важным делом.
— Ну, чего молчишь? Говори, если за делом пришёл.
И вдруг Митя вспомнил весь свой недавний разговор с эскадронным, и обида вновь охватила его. Горячась и волнуясь, он сказал:
— Разве это справедливо, Василь Иваныч! Нет, разве так полагается! — Стараясь ничего не упустить, Митя со всеми подробностями рассказал о седле.
Василий Иванович слушал молча. Он смотрел на Митю чуть исподлобья, покручивая рукой светлый пушистый ус. А когда Митя кончил говорить, поглядел на Фурманова:
— Что скажешь, комиссар?
— Вопрос, по-моему, ясен, — ответил Фурманов и протянул Чапаеву карандаш, который держал в руке.
— Ясен, — сказал Чапаев и молча оторвал лоскуток бумаги от какого-то листа на столе, затем, твёрдо нажимая карандашом, написал несколько слов.
— Отдашь эскадронному, — сказал он, протягивая Мите сложенную записку. — Седло у тебя не возьмут.
Помолчав, он ласково провёл по взъерошенным Митиным волосам:
— Молодцом растёшь! Настоящим человеком! Так и нужно… Ну, теперь иди: работать буду. А коли что понадобится, приходи безо всяких.
Быстрее ветра нёсся Чапаёнок через всю улицу к дому, где помещался эскадронный Томилин. По дороге, заметив Алексея, Митя поднял руку, помахал запиской и закричал ликующим голосом:
— Не возьмут! Не возьмут! Записку дал… Василий Иваныч!
Эскадронный Томилин встретил Митю сурово. Но Митя без лишних слов протянул записку и сказал:
— Прочтите!
— Ещё чего!.. — сердито огрызнулся эскадронный, но, развернув записку и увидев подпись, сразу примолкнул.
А в записке было вот что:
«Эскадронному Томилину приказываю не брать седла и впредь так не поступать. Чапаев».
В поход
На рассвете Чапаевская дивизия прибыла эшелонами из Уфы на станцию Богатая и сразу приступила к выгрузке. Повыбрасывали вещи, свели по скрипучим сходням застоявшихся коней, выкатили пулемёты, свезли с открытых платформ орудия. Спустя короткое время вагоны уже стояли пустыми и притихшими, а бойцы построились, готовые тронуться в путь.
Двести вёрст от
У железнодорожной платформы, возле станционных домиков, ещё слышны были повзводная перекличка, шум, нетерпеливое ржанье коней, отдельные выкрики команды, а передовые части уже вступали в приуральские степи.
Третий эскадрон командира Томилина шёл впереди, с конной разведкой в голове. Чапаёнок, покачиваясь в седле, ехал возле Алексея Новикова. Лохматый конёк Мити шёл бок о бок с гнедым скакуном Алексея.
Степь была кругом. Далеко, куда хватал глаз, тянулись пожелтевшие от солнца травы. Ни людей, ни жилья впереди. Только высоко в небе парили коршуны.
Откуда гарь?
Это случилось на второй день похода. С юга налетел ветер. Чуть прошумел, пронёсся, еле приметный, горячий, и принёс с собой горьковатый запах дыма.
Чапаёнок потянул носом и зажмурился. Дымный запах сразу напомнил ему почти забытую жизнь с отцом в городе Балакове.
После зимы они всегда убирали маленький дворик, сгребая мусор в кучу. Куча поджигалась, и это, конечно, делал он, Митя.
Он любил смотреть, как жёлтый язычок пламени, почти прозрачный на свету, облизнув сухие травинки и прутики, вдруг жарко вспыхивал, а из самой серёдки кучи поднимался густой сизый дым.
Но здесь, в степи… откуда быть дыму в степи?
Митя ещё раз потянул носом, придержав коня, чтобы лучше принюхаться. Да, пахло гарью! Пахло точь-в-точь как весной, когда они с отцом жгли мусор и сухую, прошлогоднюю траву.
Митя кликнул Алексея. Тот сидел, понурившись, опустив голову к шее коня. Его, как и всех бойцов, томила нестерпимая жажда. Отступая, казаки засыпали землёй степные и станичные колодцы или заваливали их падалью. Иногда вода в них бывала отравлена. Воду приходилось возить издалека, за несколько десятков километров, с железнодорожных станций. Её там брали из глубоких колодцев, и была она там холодна и вкусна, но здесь каждому доставалось так мало — всего по нескольку глотков тёплой воды. И после того как пересохшие губы вытягивали из кружки последние капли воды, пить хотелось ещё мучительнее, нестерпимее.
— Лёша, — проговорил Чапаёнок, — чуешь? Ты подыши, носом подыши.
И Митя, сморщив облупленный от солнца нос, шумно задышал.
— Как следует подыши, Лёша… Чуешь?
Алексей сразу повернул нос по ветру и, по примеру Мити, громко засопел, вдыхая и выдыхая воздух.
— Правда, гаревом несёт… — растерянно и с недоумением проговорил он и ещё раз, расширив ноздри, подышал носом. — Твоя правда… так и есть — несёт!
— Несёт, несёт! Уж я сразу почуял.