ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ
Шрифт:
Видя таких кавалеров, все девочки в первую очередь обращали свои мечтательные взоры на вожатого. Но Паша был строг и, несколько, даже через чур, сурово пресекал все попытки втянуть и его в танцевальные интриги. Он всегда садился подле музыки, чтоб присматривать за порядком и соблюдением приличного расстояния между танцующими.
Однако, девочки, особенно две — Степанцова и Кузюткина, приняв приглашение от мальчишек, сразу подтягивали тех поближе к вожатому и устремляли на него взгляды полные томления и неги, перенятые ими от героинь наилучших, одобренных цензурой, индийских
Мальчишки делались ведомыми и тем уж были довольны, что осязали девчонские талии и трепетные ладошки до самого конца песни, ни разу не наступили на ногу партнерше и не получили на прощание подзатыльника.
Так и было в тот, прошлый раз. Но «затейник» раньше времени слинял на другую вечеринку, в более выгодное место, а взамен явился на свет слегка заржавленный, но исправный патефон. Мальчишки принялись его налаживать, точить на камне стальные иголки, для наилучшего звукоизвлечения, капать из масленки внутрь застоявшегося механизма, поколачивать его и трясти.
Те, кто не тяготел к технике, затеяли пока игру в «ручеек». Это когда участники встают парами друг за другом, взявшись за руки и подняв их вверх. Свободный участник пробирается «ручейком» и выбрав себе пару, разбивает прежнюю. Освободившийся пускается тоже «ручейком» и делает новый выбор. При этом у всех замирают сердца. То есть самым невинным образом можно демонстрировать свои симпатии, замечать чужие и опять-таки плести нити интриг.
Вскоре патефон ожил и, сквозь шуршание и треск, заливисто запел с пластинки Муслим Магомаев о «Лучшем городе земли». Почти все пионеры пустились в отчаянный перепляс, соревнуясь друг с другом в верткости и гибкости своих тонких станов, не превратившихся пока в туловища.
Степанцова давала фору всем, кроме разве Кузюткиной, которая извивалась, как змея и так при этом приседала, что у всех мальчишек обрывались от неведомых причин сердца.
Но у Степанцовой зато лицо менялось ежесекундно, изображая трепет и самые драматические переживания то огненным взором, то изломом бровей. Взлетавшие и мечущиеся вокруг головы локоны дополняли картину до состояния ослепительного, а из-под них вспыхивала вдруг лунной белизной тонкая шея, еще больше оттеняя мрачный блеск глаз.
Никто из мальчишек и почти все девочки не сомневались в колдовских способностях обеих пионерок и, любуясь ими, готовы были обратиться хоть в соляные столбы.
Как только пластинка отыграла, к патефону подскочил Колька и жестом фокусника выхватил из-за пазухи обрезанный в форме круга рентгеновский снимок.
— Неужто «Рок вокруг часов»?! — воскликнул с восторгом преданный его приятель Степка.
— А-то! У родителей спер! — радостно подтвердил Николай и, более не медля, запустил музыку.
Раздался хулиганский, подначивающий голос, и звуки, от которых у каждого из танцующих мигом помутился разум. Дети запрыгали на месте с такой силой и энергией, что, кажется, земля вздрогнула.
— Что им было в этой чужой музыке? Почему именно она, а не иная какая-либо так воспламеняла их сердца, обращенные к будущему? Какие струны сумела задеть она с такой силой? Ведь ничего не было важного или умственного в содержании текста.
Все эти вопросы роились в бедовой голове вожатого, не находя ответов, при том, что ноги Павла как-то незаметно уже пустились тоже выписывать замысловатые однообразные кренделя вслед за музыкой.
— Наверное, это из-за того, что живем хорошо, без войн и революций, вот и тянет на разнузданность, — решил он, но не стал сообщать детям, что с музыкой этой уже знаком.
Вскоре эпизод этот подзабылся за другими пионерскими событиями, и пластинка запретная больше ни разу не появлялась.
Сегодня танцев не предстояло, поскольку ожидался приезд «кинопередвижки».
На этот раз обещали прокрутить «Чапаева». Картина была старая довоенная, но пользовалась неизменным успехом, в том числе и у видавшей ее не раз ребятни.
— Что ж это за дети такие? — размышлял Павел, — и Чапаева они любят и Билла Хэйли им подавай, которому Чапаев, небось, башку его, заодно с локоном, мигом срубил бы, как врагу, — ломал голову сержант, не замечая, что и сам едва ли не такой же пацан.
38
Чапаев, воюя, как ему казалось за «народное дело», о себе совершенно позабывал. Ел что попало, чай, правда, любил и пил его помногу и подолгу, до седьмого пота, придавая чаепитию значение таинственного ритуала. Поэтому, хоть он и заявлял не раз, что, мол, если Чапай чай пьет, так и ты садись рядом и пей, но никто просто так к нему без оснований или особого приглашения никогда не подсаживался — робели.
Одежу или, «обмундировку», как он говорил, менял редко, по крайней необходимости. О какой-либо «личной жизни» никогда не заходило и речи, а мысли об этом Василий гнал прочь или душил на корню. Да так и лучше выходило для настоящего борца. Чапаев понимал, что такое не всем подходит, но все же личным примером давал понять окружающим: если и те забудут на время о своем личном ради общего, то и «мировая революция» победит гораздо скорей.
Спал он там, где его заставал собственно сон. Когда сон наваливался на Василия, если это был не момент боя, а такое и в бою могло произойти, даже за пулеметом, на заднем сидении «форда», то он тут же падал набок, успевая за время падения схватить что-либо из окружающих предметов под голову. Больше всего подходило круглое березовое полено, так что комиссар всегда подкладывал ему такое в досягаемой близости, если замечал, что прищур чапаевский, начинал несколько, как бы слипаться.
Последнее время командир все чаще спал вместе с ординарцем Петькой под одной, своей буркой, на полу, застеленном полосатыми деревенскими половиками.
— Петьк! — и на этот раз позвал командир, допивая четырнадцатый стакан чаю в прикуску с желтым, колотым сахаром, — Давай-ка, брат, на боковую, пора видать. Глаза, как в клею. Дуй под бурку за спину, спать будем! — скомандовал он, еле ворочая языком.
Матрена, стараясь ничем не выдать, как ей приятно и радостно это указание, распоясала гимнастерку, разулась и змеей скользнула под жаркую бурку.