Чарлстон
Шрифт:
– Ах, Пинни! – взвизгнула она. – Дай-ка и я попробую. Пожалуйста.
Она была настолько взволнована, что взяла брата за руку. Она впервые прикоснулась к нему с тех пор, как ей подарили медвежонка.
Джо, не говоря ни слова, протянул ей дощечку.
– Вот это буква «С», – сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Меня догнать нетрудно.
Девочка счастливо вздохнула.
– Пинни быстро научит меня, – сказала она. – Пинни – самый умный человек на свете.
К несчастью для Пинкни, у него не хватило ума, чтобы справиться с интригой,
Всем было известно, что дочь Эдвардса ведет себя вызывающе даже для янки. Девушка не носила ни кринолинов, ни корсетов. Ходила она стремительно, как мальчишка, и под юбкой можно было различить очертания ее ног. И конечно же, ее никто не сопровождал. Она добиралась одна от дома до школы и обратно. Мэри не преминула этим воспользоваться.
Первый раз Пинкни даже не догадался, что встреча была не случайной. Мэри попросила сына сопроводить ее в аптеку доктора Тротта на Брод-стрит. Ей необходимо было купить новую нюхательную соль, которую рекомендовала Салли Бретон. По ступенькам она сошла очень медленно, сетуя, что пятка запуталась в складках подола. Однако неудобство тут же исчезло, едва Пруденс Эдвардс показалась на пороге соседнего здания. Мэри подскочила к ней. С минуту она оживленно болтала с девушкой, а затем представила ей Пинкни.
– Мы непременно проводим вас домой, мисс Эдвардс. Просто нет никаких слов, какие негодяи шатаются по улицам.
Разумеется, когда они подошли к дому девушки, мисс Эдвардс пригласила их на чай. Она и ее отец пьют чай в самое неурочное время, добавила она. Мэри приняла приглашение.
– Было бы страшной грубостью отказаться, – шепнула она Пинкни, пока девушка ходила в кабинет за отцом.
Пинкни провел довольно жалкие полчаса. Мэри и доктор Эдвардс вели обстоятельную беседу о том, в каком плачевном состоянии находится одежда для хора. Пруденс сидела, положив руки на колени, и внимательно изучала их. Пинкни, чувствуя себя неловко, усиленно пытался подавить волнение.
В следующий раз, когда Мэри согласилась зайти к Эдвардсам выпить чаю, он метнул в нее разъяренный взгляд. Доктор Эдвардс казался рассеянным. Пруденс недоброжелательно взглядывала на Пинкни.
– Так не следует делать, мама, – сказал он строго, когда они возвращались домой. – Все шито белыми нитками. Ты ставишь меня в неловкое положение и обременяешь мисс Эдвардс. Очевидно, мы нежелательные гости для них.
Мэри надула губы и обвинила его в недостатке вежливости. Ей пришлось переменить атаку. Женская проницательность подсказывала ей, отчего в самом деле Пруденс держится с Пинкни натянуто.
– Она безумно влюблена в Пинкни, – доверительно сообщила Мэри своей подруге Каролине Рэгг. – Это ясно как день. Я уже послала девушке записку с приглашением заходить к нам всякий раз, когда идет дождь. А ты хорошо знаешь, Каролина, как часты теперь грозы.
– Мэри, такое коварство не подобает леди. К тому же это просто глупо. Ведь ты хочешь видеть отца, а не дочь.
– Отец будет ее сопровождать, вот увидишь.
– Бедный Пинкни! Ты бросаешь сына прямо ей в когти.
– Вздор, не беспокойся о Пинкни. Он помолвлен с Лавинией. Пруденс может сохнуть по нему сколько угодно, она не добьется толку.
– И ты называешь себя христианкой! Это ужасно!
– Ужасно то, что Божий человек живет здесь почти полгода и ни единая душа из конгрегации не открыла перед ним дверь. Даже члены приходского управления сторонятся его, едва только выйдут из храма.
– Да, так себя ведут мужчины. Но ведь многие дамы охотно пригласили бы его к своему столу.
– Они не могут этого сделать. Даже я не могу угостить его запросто чашкой чая: один из сыновей должен сидеть рядом со мной. Бедняга был бы рад даже небольшому обществу.
Так оно и было. В Чарлстоне Адам Эдвардс жил очень одиноко. В других городах без него, известного проповедника, не обходилось ни одно важное общественное событие. Его приглашали на обеды, на чай и даже в охотничьи общества. Он был одним из лидеров аболиционистского движения в Новой Англии и постоянно выступал с речами на собраниях и съездах. Его строгие религиозные убеждения были искренни, а отзывчивость неподдельна. Набожность Мэри Трэдд явилась для него отдушиной в чуждом, враждебном городе. Ее нежный голос и утешительное воркование наполняли его сердце теплом. С ней он чувствовал себя очень уютно.
Вскоре Эдвардсы сделались постоянными гостями в доме Трэддов. Они приходили на чай каждый вторник и пятницу, независимо от погоды. Мать обязывала Пинкни быть ее компаньоном. Пинкни пытался отговориться, Мэри плакала. Приходилось соглашаться.
Пинкни держался безукоризненно, внимая пышным монологам Адама Эдвардса, из которых в основном и состояла вся беседа. Пруденс мало участвовала в разговоре. Пинкни привык к тому, что девушки без конца щебечут, заставляя мужчину сознавать собственную значительность. В присутствии Пруденс ему было не по себе.
Мэри цвела. Напевая, она хлопотала в гостиной, поджидая гостей. Джулию это совершенно удручало. Она отказывалась знакомиться с Эдвардсами столь же презрительно, как отказывалась от присяги на верность.
– Проклятье, – пробормотал Пинкни. Это был первый звук, нарушивший тишину, помимо поскрипывания мелков.
Лиззи и Джо оторвались от работы.
– Простите, – сказал Пинкни. – У меня сломался мелок. – Пинкни размял затекшие пальцы. – Весь день только и делаю, что пишу.
Он резко поднялся из-за стола, едва не опрокинув стул, и вышел из комнаты, хлопнув дверью.
Лиззи крепче сжала мелок. Она пристально вглядывалась в неровный ряд «W», которые написала. Ее ручонка тряслась. Симмонс взглянул на люстру, заливавшую комнату ярким светом. За темными окнами бушевала гроза. Светильник был газовым. Ослепительный свет безжалостно подчеркивал склеенные стыки и помутневшие кристаллы некогда великолепного светильника.
– Нелегко писать левой рукой. Неудивительно, что устаешь.
Говорил он медленно. Лиззи продолжала писать.
– Правда, мне и правой писать тяжело. Я ведь никогда не умел. Ты, букашка, меня опередила.