Чарльз Диккенс в Америке
Шрифт:
Секретарем Диккенса в Америке был молодой американец, Джордж Путнам. В 1870 году, вскоре после смерти Диккенса, он опубликовал в журнале «Атлантик» статью «Четыре месяца с Чарльзом Диккенсом», в которой писал:
Во время пребывания мистера Диккенса в Нью-Йорке, после какой-то его реплики, возникло подозрение, что он не одобряет американское рабство. Это сразу вызвало охлаждение к нему на Юге. А на Севере дело окончательно испортило его выступление в Хартфорде. Ехали туда на речном пароходике с двигателем, по выражению мистера Диккенса, «мощностью в пол-ослиных силы». Там, после выступления, он говорил о необходимости соблюдения законов
Вот что говорит по этому поводу профессор Джордан:
Одной из целей приезда Диккенса в Америку была агитация за соблюдение европейских законов о копирайте. Международных законов еще не было — их приняли в 1891 году, — а пока в Америке массовыми тиражами издавали европейских писателей, не платя им гонораров. Больше всего в этом пиратстве была заинтересована именно пресса, поскольку журналы и газеты заполняли свои страницы бесплатными текстами популярных английских книг и тем увеличивали тиражи. Поэтому пресса так злобно и накинулась на Диккенса, обвиняя его в эгоизме, материалистичности и жадности.
Взаимно. Одна из самых разоблачительных сцен в «Мартине Чазлвите» — послеобеденный разговор американских мужчин в придорожной гостинице:
Беседа, правду сказать, была небогата темами, и почти все их можно свести к одному слову — доллары. Все заботы собеседников, их надежды, удовольствия, привязанности, добродетели и ассоциации переводились и пересчитывались на доллары. Какой бы ингредиент не бросался в чугунный котел их беседы, они тут же делали из него густую долларовую похлебку. Люди взвешивались и мерялись долларами. Сама жизнь оценивалась, строилась и разрушалась долларами.
В заключительной главе «Американских записок» Диккенс признается, что в Америке у него остались самые дорогие, близкие и щедрые друзья — имея в виду Вашингтона Ирвинга и его круг. Однако дальше он пишет:
По моим наблюдениям, американцы по натуре своей — искренние, смелые, сердечные и гостеприимные люди. Но есть одно пятно на их общенациональном сознании — непреодолимое влечение к хитроумной сделке. Сто раз в Америке я вел такой диалог: «Почему, — спрашивал я, — мистера Икс не лишают его богатств и принимают в хорошем обществе? Он был пойман на вранье?» — «Yes, Sir». — «Он сидел в тюрьме за финансовые преступления?» — «Yes, Sir». — «Он был обесчещен за разбазаривание чужих денег?» — «Yes, Sir». — «Тогда в чем его достоинства?» — «Понимаете, сэр, он такой сообразительный!» (Не is so smart!).
«Американцам, — писал Диккенс в „Записках“, — надо бы чуть меньше любить реальность и чуть больше — идеалы». По мнению профессора Джордана, это было не самое справедливое обобщение:
Диккенс воспринял американцев как нацию предпринимателей — может быть, потому что больше всего времени он провел в Новой Англии, среди «коннектикутских янки», чья предприимчивость и деловой гений юмористически описаны и до Диккенса (Вашингтоном Ирвингом), и после него — Марком Твеном. Эти черты в американцах можно найти и сейчас, но я с недоверием отношусь к самой идее «национального характера». А вот другое обобщение Диккенса я принимаю: он писал, что беспардонность американской прессы и ее вмешательство в частную жизнь известных людей может привести к тому, что благородные люди поостерегутся участвовать в
Диккенс выбрал действенный способ показать своим читателям американское рабство: две страницы его «Записок» заполнены объявлениями из газет о беглых рабах. Например: «Имя — Майра, 12-ти лет отроду. Примета — железный ошейник»… или: «Сбежала негритянка с двумя детьми. Примета — клеймо на щеке, но не четкое — я пытался выжечь букву ‘М'». Есть в «Записках» и абсолютно провидческие пассажи о рабстве:
Сторонников рабства в Америке я бы разделил на три категории: первые — те, кто пользуется выгодами рабства, но понимает его пугающую природу и наказание, которое падет на их повинные головы. Вторые — те, кто яростно защищает свое право на рабство и будет защищать его до неизбежно кровавого конца. Свобода для них — это и свобода быть бесчеловечными. Они с готовностью вовлекуг Америку в любую войну на защиту рабства, включая гражданскую. Третья категория — масса белых южан, в которых наличие рабов поддерживает гордое сознание, что есть кто-то ниже их. Они тоже пойдут воевать за рабство.
Гражданская война в Америке началась через двадцать лет после визита Диккенса. И сразу после ее окончания он, уже больной, приехал в Америку второй раз. И произнес речь на огромном приеме в Нью-Йорке:
Я потрясен переменами, которые вижу на каждом шагу: не только освоением гигантских пространств, не только расцветом и ростом городов, но и переменами нравственными. Конечно, я и сам изменился и понял многое из того, чего раньше не понимал, но я тронут всем, что увидел: приветливостью, добродушием, гостеприимством и деликатностью американцев. И я буду неустанно это повторять — не из чувства благодарности, но как акт справедливости и дело чести.
Он и действительно был поражен тем, как страна достойно опомнилась после кровавого ужаса Гражданской войны, как вчерашние враги быстро забыли свою вражду, как поскромнели, как научились смотреть на себя со стороны. Визит Диккенса 1868 года был последним. Через два года он умер. И остался в Америке вечно любимым. Один из его поклонников — современный писатель Джон Ирвинг (автор популярных романов «Мир глазами Гарпа», «Правила яблочного амбара», «Дверь в полу»):
Диккенс не облегчает читателю дело чтения. У него длинные пассажи, он слишком повествователен, он сентиментален — даже для подростков. Но детали!.. Но язык!.. Но мудрость!.. И мастерство: первая фраза написана так, что хочется прочесть вторую, первая глава — так, что хочется узнать, что в следующей. Я прочел все вещи Диккенса, кроме одного романа — «Наш общий друг». Он ждет того дня, когда я сам не смогу больше писать или когда мне объявят, что у меня смертельная болезнь. И тогда меня будет ждать чтение, по крайней мере, одной книги, про которую я точно знаю, что она замечательная.
Я думаю, что безумный темп и стресс американской жизни делает книги Диккенса почти целебными: они восхитительно неторопливы, в них даже зло имеет свою смешную сторону, в них бедность уютна, несчастья преодолимы и каждая маленькая жизнь — бесценна.