Чародеи

Далин Макс Андреевич

Прыщ вякает:

— Мне больше не надо лазать на крышу.

А Зёма еле выговаривает:

— Мне нельзя пить спиртное.

Юлька, полулёжа у тётки на плече, тихонько удивлённо присвистывает.

— Идите домой, — отпускает тётка, и оба отморозка медленно, спотыкаясь, как зомби, бредут прочь. А тётка обращается к Юльке. — Идти можешь? Недалеко.

Машина — видавшая виды «Нива» — в двух шагах. Юлька, цепляясь за руку тётки, делает эти два шага. Живот ужасно болит, грудь болит, болит разбитое лицо. Тётка помогает ей сесть на заднее сиденье, садится

рядом, говорит кому-то впереди:

— Поехали.

Кто впереди — Юлька не понимает. Какая-то серая тень, не всмотреться. Но Юлька и не всматривается, она ужасно устала.

Тётка гладит её по голове, по плечам, кладёт руки ей на живот — и Юлька расслабляется и расслабляется, боль отпускает, уходит, остаётся только тошная тоска.

— Вы гипнотизёр, что ли? — говорит Юлька, с трудом шевеля губами.

— Почти так, — улыбается тётка. — Зови меня Зоя Львовна или тётя Зоя… или просто Зоя, если хочешь. А ты — Юля Проскудинова, да?

— Юля Паскудинова, — Юлька делает усилие, поднимает голову, стряхивает блаженную полусонную истому. — Нахрена я вам сдалась, тё-те-чка Зоечка? Чё, думаете, если их загипнотизировали, то ничего не будет, да? Будет! Я знаю!

Юльку снова начинает трясти. Зоя кладёт ей руку на плечо, озноб стихает, но изнутри идёт тихая холодная давняя злоба:

— Зря спасали, — говорит Юлька. Лижет разбитые губы, вкус крови придаёт сил. — Я всё равно жить не буду. Меня, знаете, как это всё достало, мне, знаете, как всё насточертело, настошиздело, знаете, как?! Я только этих придурков не хотела впутывать, но жить и всё это видеть… Я не могу, не хочу всё это видеть! И говорить не хочу, ясно вам?! В смысле, чтобы оно через меня говорило… что оно там… ад, наверно…

— Дикий талант, — негромко говорит Зоя, покачивает Юльку, как папа в детстве. — Тяжёлый талант.

— Талант, — огрызается Юлька. — В жопу такой талант. Что я им — бинокль? Оптический прицел? Это же они смотрят на людей из меня — и решают. Я вижу — и они видят, и решают, и говорят через меня. Я им что, гаджет?! Инструмент я им, да?!

— Кому?

— Тем, кто смотрит из меня, — Юлька злится, а слёзы текут сами. — Тварям. Я им прожектор? Освещаю людей, да? Скажи, если бы не видела я, они увидели бы? Если бы я эти смерти не видела, они бы случились или нет, а? Во-от! Я же как магнит, я как снайперская винтовка! Зачем мне жить, а? Людей убивать?

Зоя достаёт пачку салфеток, вытирает Юлькино лицо. Юльке хочется отмахнуться, но от прикосновений Зои явственно уходят злое напряжение и боль, только всхлипы встряхивают, как электрические разряды.

— Редкий талант, — говорит Зоя ласково. — И ценный. Ясновидение — очень ценный дар. Тебе надо учиться с ним жить, учиться его контролировать, а не нарываться на страшные беды, Юля.

Юлька моргает. Смаргивает волну покоя, от которой слипаются веки.

— Можете типа научить? Лучше научите вообще не видеть, — и изнутри снова поднимается яростный огонь. — Когда папу убили, меня никто, никто не слушал! Я орала, что папа умирает, папа умирает, а мать мне — тряпкой по морде, не мели, мол,

глупостей! Всё бесполезно, всё бесполезно! И менты сказали, что он упал по пьяни, а я видела, я видела, его бутылкой! По голове бутылкой! Всем похер, похер! Ничего нельзя остановить, ничего!

Но сил мало, а вспышка забирает последние.

— Это было первое проявление дара, да? — спрашивает Зоя, поглаживая Юльку по плечу. — Когда погиб твой папа?

Юлька кивает.

— Тебе было лет двенадцать?

— Одиннадцать, — Юльке тяжело ворочать языком, но хочется ответить.

Зоя — для взрослого неплохая. И потом, она слушает и понимает. Не издевается, не глумится, не ржёт и не говорит, что место Юльки — в психушке. Вытирает Юльке слёзы, грязные потёки с лица. Достаёт из сумки на сиденье бутылку воды, даёт попить.

Добрые руки. Почти небывалое дело.

— Я не хочу контролировать, — бормочет Юлька, борясь со сном. — Я вообще не хочу, не хочу… зачем мне? Почему ни у кого нет, а у меня… Страшно же… противно и страшно…

— Поспи, Юля, — говорит Зоя. Кладёт себе на колени маленькую упругую подушку. — Положи голову, не стесняйся. Всё будет хорошо.

— А куда едем? — спрашивает Юлька, но засыпает раньше, чем Зоя успевает ответить.

* * *

Юлька просыпается, а машина стоит.

Дверца открыта, воздух свежий, холодный. Чудесный воздух: пахнет пригородом, деревенским запахом — деревом, лесом, дымом и чистым снегом. Юлька даже вспоминает, что скоро праздник… она совсем забыла. Где там эти новогодние сказочки…

Вокруг — освещённое фонарём пространство, в пятнах света и глубокой чёрной тени ничего не понять. Но слышно, как Зоя говорит кому-то:

— Юлечка Проскудинова, четырнадцать лет, по нашей картотеке — ясновидящая. Наблюдать издали больше нельзя: жестокие конфликты с окружением, сегодня едва до поножовщины не дошло. Плюс депрессия, страхи, суицидальные настроения…

— Надо сообщить родным? — спрашивает какой-то мужик.

Мать обойдётся, думает Юлька, но Зоя говорит:

— Да. Оформляем как официальную воспитанницу интерната, так и сообщи. Её избили, ей нужно прийти в себя, поесть и помыться.

— Медицинская помощь? — спрашивает мужик.

— Ничего серьёзного, — говорит Зоя. — Я справилась сама.

Правда справилась, удивлённо думает Юлька. Ничего не болит, только клонит в сон. Там, в воде, в бутылке, лекарство было, что ли… или Зоя ещё и лечит гипнозом?

— Проснулась, спящая красавица? — спрашивает другая тётка. Старше Зои, толстая, над круглым красным лицом — волосы пёрышками. Смешная. Незлая на вид.

— А вы кто? — спрашивает Юлька.

— А я — хозяйка, — говорит тётка, широко улыбаясь. — И няня. Зови тётей Лерой или Валерией Анатольевной. Пойдём, поешь.

Голод вдруг, без предупреждения, лупит кулаком в живот, как гопник из подворотни — Юлька чуть не сгибается снова.

— Спасибо, тётя Лера, — ну какая она Валерия Анатольевна, честное слово…