Чародей из Серого замка
Шрифт:
Богумил поморщился. Право первой брачной ночи было не в диковинку не только в Чаросвете и его окрестностях, но и во всем Полесском королевстве. Да что греха таить – он сам родился аккурат через восемь месяцев после того, как мать, совсем еще молодую и красивую, прямо со свадьбы забрал в замок пан Яцек Збруев, владевший их деревенькой, и не выпускал из опочивальни почти шесть недель. Да, нарушил все возможные королевские указы, наплевал на увещевания ксендза, просившего вернуть жену законному мужу. Только шляхтич на своих землях и царь, и Бог, кого бы он стал слушать?
Видимо,
К селянам Богумил, впрочем, тоже не испытывал особой приязни. Дикие, невежественные, боящиеся собственной тени, верящие во что угодно, только бы оправдать собственное скудоумие. А еще терпеливы до тошнотворной одури. Колдун наблюдал, как после венчания Агнешку, едва успевшую охладиться квасом в пристройке около кухни, повели в усадьбу. У дверей ее дожидался пан Синекур, отвратительный толстый старик. Ковылял он с трудом, и подойти к гостю с королевской грамоткой не соизволил, лишь передал заверения в своей приязни и приглашение остаться на празднике.
Однако на пухленькую молодку у него прыти, видимо, хватило. Будет лежать на шелковых простынях, как полудохлый водяник в высохшей от летнего зноя реке, а девчонку заставит себя ублажать, поганец мерзкий. И жених новоявленный стоит истуканом, вслед Агнешке смотрит, лицо каменное, пальцы на руках побелели от напряжения. Сжал бы ладони в кулаки, да нельзя – выпорют на своей же конюшне, не сделают скидку на праздник…
«Сдохли бы вы все поскорее от пьянства своего да мерзости, – думал Богумил, потягивая вино из стакана аккуратными глотками. Подливать себе добавки он строго запретил. – Что я вообще здесь делаю? Лучше бы мне сейчас в мыльне голову и пятки чесали».
На усадьбу тем временем опускались сумерки, густые и влажные, пахнущие медом, смородиновым листом и чубушником. В кронах деревьев за спиной нежно твинькал соловушка. На другом краю длинного стола сидели стражники, хмельного в рот не брали, но яствами угощались наравне со всеми. Напротив них пощипывал за бочок жареного гуся ксендз из ближайшей часовни, приглашенный провести венчание.
Селяне плясали под звуки скрипки, на которой играл полупьяный музыкант, и не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Только около растерянного жениха стояла девочка лет десяти в узорчатом сарафане, поглаживая его по плечу и что-то ласково бормоча.
– А эту уже я возьму, когда чуть подрастет, – тут же похвалился изрядно захмелевший Лешек. – Я таких, как Агнешка, не уважаю, толстомясых. Пусть ее конюх немытый трахает. Я стройных люблю, чтобы титьки в ладонь влезали, а не поперек пуза висели. Есть тут одна такая, третьего дня на службу устроилась, Аннушкой зовут. Не девка – цветочек! Волосья чернющие, ниже пояса, на руку в постельных утехах наматывать –
И молодой шляхтич с прихрюкиванием заржал. Богумил едва сдержался, чтобы не дать ему в морду.
– А если жених у той девицы есть, не чета конюху? – все же спросил осторожно.
– Ну и что? – фыркнул Лешек. – Перетопчется. Все эти смерды живы только нашей с батюшкой милостью. И бабы их – тоже. Захочу – засеку до смерти, захочу – до смерти же заласкаю. Я шляхтич, имею право. А если и сдохнет к утру – мне-то что? Выплачу штраф в казну, пусть на мои деньги богадельни при храмах содержат, старухи тамошние мне все грехи отмолят…
Скрипач на пару минут перестал играть, опрокидывая в себя кружку с пенной брагой. Селяне остановились, и тут ухо колдуна уловило едва слышимый стон. Кто-то натужно мычал в летней пристройке около кухни, за закрытыми дверями. Богумил вскочил на ноги. Ему не хотелось даже двигаться после дальней дороги, но слушать блевотные речи хмельного паныча не хотелось еще больше.
Селяне опасливо расступились перед худощавым темноволосым мужиком в дорогом узорчатом камзоле и с кинжалами на поясе. Ну его к лешему, чернокнижника, сглазит еще. Посмотрит на бабу какую, а у той речь к утру пропадет или понос с кровью начнется.
Перекосившиеся двери в пристройку были заперты, но Богумил наклонился над замком, прошептал коротенькое заклинание, и тот, щелкнув, отворился.
Внутри было прохладно и пыльно, пахло перебродившим квасом и почему-то пудровым дамским порошком. Богумил заметил неладное еще до того, как один из смердов зажег свечу, и в комнате посветлело.
На стуле, обливаясь слезами, сидела давешняя невеста, а ныне молодая жена Агнешка, с краем собственного свадебного рушника во рту и связанными руками. Колдун видел – обездвижили девицу аккуратно, чтобы не причинить боли. Вместо дорогого, в жемчугах, платья на ней была домотканая рубаха с вышитыми по подолу обережными узорами от зла и нечисти.
Судя по произошедшему, помогали они слабо.
Селяне подошли ближе. Конюх Вячко с громким аханьем бросился вперед, едва не отпихнув Богумила в сторону. Торопливо развязал веревки, освободил рот, прижал напуганную жену к своему плечу.
– Что ззззза бесссовщина тут происходит? – пролепетал сзади пьяный Лешек. – Если толстуха здесь, то… кто с батюшкой в опочивальне? Кто, я вас спрашиваю? Отвечайте, ссссмерды!..
К концу сбивчивой фразы шляхтич сорвался на мерзкий, почти поросячий визг.
– Аннушка, – тихо шепнула Агнешка, поднимая от плеча мужа отекшее и зареванное лицо. – Завела меня сюда, попить предложила, а сама дунула мне в лицо ворожбой, и я заснула…
– Но я же сам видел, как тебя… тебя уводили в усадьбу! – вскричал Лешек, неловко, по-петушиному всплескивая руками.
Пальцы Богумила сомкнулись на рукояти серебряного кинжала. Он выпрямился и обвел взглядом притихшую толпу.
– Вперед меня не высовываться, под ноги не кидаться, не орать, не визжать. Уяснили? Пан Лешек, вас это тоже касается.