Чародей поневоле. Возвращение Короля Коболда
Шрифт:
Зарокотал барабан, заиграла труба, и лорды с советниками поднялись на ноги.
Огромные двойные створки восточной двери широко распахнулись, и в палату вошла Катарина.
Род стоял на посту у западной двери, у него был превосходный обзор, да такой, что вызвал у него перебои в сердце.
Облако серебристых волос вокруг изящно изваянного недовольного лица; большие голубые глаза и розовые губы; стройное детское тело с набухающими грудями и кошачьими бедрами под облегающим шелком, прижимаемым к ней еще туже широким ремнем пояса в виде буквы «Y» от бедер до пола.
Она
Бром О'Берин вскочил на табурет справа от нее. Прямо напротив королевы в западной точке стола сидел герцог Логайр. Его советник нагнулся поближе, что-то шепча. Герцог нетерпеливым жестом велел ему заткнуться.
Бром О'Берин кивнул герольду.
— Великий Совет королевы открыт, — провозгласил герольд. — Высокие и великие страны Грамарий собрались. Пусть все среди них, кто добивается восстановления справедливости, подадут сейчас прошение королеве в присутствии равных себе.
Комната наполнилась молчанием.
Герцог Бурбон неловко зашевелился и откашлялся.
Голова Брома повернулась к нему:
— Милорд Бурбон, — прогрохотал он. — Вы будете обращаться к королеве?
Герцог медленно поднялся. Камзол его был украшен гербом лилии, но волосы и усы были белокурыми.
— Ваше Величество. — Герцог степенно поклонился королеве. — И братья мои, лорды. — Он кивнул головой столу вообще, затем поднял подбородок, выпрямил плечи. — Я должен протестовать, — прорычал он.
Катарина накренила спину так, что производила впечатление смотрящей на высокого вельможу сверху вниз.
— Против чего вы должны протестовать, милорд?
Герцог Бурбон опустил взгляд на ореховую поверхность стола.
— Со времен наших предков, прибывших сюда из-за звезд, крестьяне были подданными своих лордов, а лорды были подданными Великих Лордов. Великие Лорды, в свою очередь, были подданными короля… королевы, — поправился он с легким поклоном Катарине.
Губы ее сжались в тугую тонкую строчку, но она проявила выдержку и пренебрегла этим фактом неуважения.
— Сие, — резюмировал герцог, — естественный порядок человечества, дабы каждый человек был подданным человека выше его, дабы правосудие и порядок были заботой лорда; в пределах своего домена он есть и должен быть законом, подчиненным, конечно, королеве.
Снова вежливый кивок Катарине, и снова она стерпела неуважение, но руки ее крепко стиснули подлокотники кресла, так что побелели костяшки пальцев.
— И все же ныне Ваше Величество ниспровергает этот великий и длительный порядок и определяет нам судей, назначенных вами справлять правосудие в наших доменах, вопреки мудрости вашего отца, благородная королева, и его отца допрежь его, и всех ваших предков с начала рода вашего. Если мне дозволительно говорить прямо, я нахожу это почти насмешкой над нашими предками, великими и благородными, и, говоря лично за себя, я не могу потерпеть этого вашего мужлана-подчиненного, который думает помыкать мною в моем собственном доме!
Он закончил речь почти криком, пылая побагровевшим
— Вы кончили? — спросила Катарина тоном, который она хранила в леднике именно для такого случая.
Герцог Бурбон медленно склонил голову:
— Да, — и сел.
Катарина на миг закрыла глаза, потом посмотрела на Брома О'Берина и едва заметно кивнула.
Бром встал.
— Кто-нибудь выскажется в поддержку милорда Бурбона?
На ноги поднялся молодой человек с огненно-рыжими волосами.
— Я согласен со всем, что сказал милорд Бурбон. Более того, я добавлю, что королеве было бы не худо обдумать возможность продажности назначенных ею судей; ибо человека, не имеющего ни земель, ни средств, ни родового имени, честь коего надо поддерживать, можно будет легко искусить торговать своим правосудием.
— Если они сделают это, — отрезала Катарина, — то будут повешены на самой высокой виселице, и люди, которым они учинили несправедливость, послужат им палачами.
Она хранила молчание ровно три вздоха, сцепившись глазами с вельможей; затем Бром О'Берин прорычал:
— Выражаем нашу благодарность герцогу Савойскому.
Молодой человек поклонился и сел.
— Кто еще выскажется в пользу милордов Бурбона и Савойского?
Один за другим остальные десять лордов поддержали герцога Бурбона. Великий Совет королевы был единогласно против нее.
С миг Катарина держала глаза закрытыми, плотно сжав губы. Открыв их, она обвела стол пылающим взглядом.
— Я глубоко огорчена, милорды, находя всех вас столь сильно противящимися королевскому правосудию. — Она подарила им натянутую улыбку. — Благодарю вас за ваш честный совет. И все же я не отступлю от своего намерения, мои судьи останутся в ваших владениях.
Вельможи зашевелились в своих креслах, перешептываясь друг с другом низкими хриплыми голосами. Они, казалось, составляли одного большого, рычащего, потревоженного зверя.
Старый герцог Логайр медленно поднялся и тяжело оперся на стол.
— Моя королева, — прогромыхал он. — Подумайте: даже короли могут ошибаться в суждениях, а вы еще молоды в делах государства. Известно, что много умов вместе могут обрести более ясное знание, чем один ум в одиночку, а здесь, с вами, собрались двенадцать человек из наиболее древних и достопочтенных родов, из семей, поседевших, занимаясь делами государства; старые люди из старых семей и, надо надеяться, умудренные грузом своих лет. Ужель вы будете настаивать на своем, когда столько человек столь уверены в том, что вы неправы?
Лицо Катарины стало бледным, почти пергаментно-белым. Глаза ее горели.
— Да, — спокойно ответила она.
Долгий миг лорд Логайр смотрел ей в глаза, а затем медленно сел.
Катарина обвела взглядом окружающие ее лица, не жалея времени, чтобы заглянуть поглубже в каждую пару глаз. Затем, вздев подбородок, заявила:
— Мои судьи останутся в ваших владениях, милорды. Что же касается их возможной продажности, то вы найдете их почти святыми в пренебрежении к деньгам, винам и… удобствам. Их заботит лишь одно — только правосудие.