Чарусские лесорубы
Шрифт:
— Зачем же ты в петлю лез?
— Не было у меня воли. Возле тебя я чувствовал себя хорошо. Нина, даю честное слово! Поверь. Я могу еще исправиться.
— Я знаю цену твоему честному слову, Николай. Ты мне много раз обещал не брать в рот хмельного. Но это обещание забывал. Сюда ты приехал тоже исправляться. А что получилось?
— Но ты пойми меня, Нина!
Он схватил ее руку и начал целовать.
— Ладно, без этого! — сказала она, отдернув руку.
Он съежился, точно от удара.
И показался ей таким жалким,
Когда они, оставив лошадь на конном дворе, молча шли по деревянному тротуару односторонней улицы Чаруса, он тихо, покорно спросил:
— Ты прощаешь меня, Нина?
— Надо подумать, Николай! — так же тихо ответила она.
Подошли к медпункту. Остановившись у крыльца с досчатыми резными перильцами, Нина Андреевна задумалась, еще раз окинула взглядом мужа и сказала:
— Здесь я живу с девочками. Тут у меня медпункт и квартира. Через два дома — детский сад. Соня и Рита сейчас там. Они ждут меня.
— Разреши мне войти, Нина!
— Нет, Николай! Ты мог это сделать раньше. Мог зайти без спроса. А теперь нельзя.
— Но ведь я даю тебе честное слово!
— Этого мало, нужно дело.
Она вставила ключ в замочную скважину и открыла дверь.
— А мне как быть? Что делать? — растерянно спросил Николай Георгиевич.
— Решай сам. Не маленький.
И ушла.
12
В тот вечер Николая Георгиевича вызвал к себе в кабинет директор леспромхоза Черемных. На улице было уже совсем темно. Поселок спал, лишь в некоторых окнах конторы светились яркие электрические огни. В коридоре Багрянцев встретился с Ошурковым. Начальник лесоучастка только что вышел от Якова Тимофеевича: без фуражки, пунцово-красный, с вытаращенными глазами; на лбу и на висках блестели крупные капли пота.
— И тебя вызвали? — схватив за руку Николая Георгиевича, сказал Ошурков. — Ну, берегись, Колька! Вот мылили шею! Хмель как рукой сняло…
И дохнул спиртным перегаром в лицо Багрянцеву.
— Выпутывайся, Колька, как знаешь, только не выдавай, что пьем вместе. Кто-то накапал про нас директору. Он и замполит взяли меня под перекрестный огонь, думал, живой не уйду: измелют. Директор рубит сплеча, по-рабочему, а этот замполит мягко стелет, да жестко спать: подо все у него политическая подкладочка… Фу, жарко!
Он достал из кармана огромный серый платок и тщательно вытер лоб, виски, шею. Потом продолжал:
— Как кончится головомойка, приходи прямо к старухе. Отдохнем за «лесной сказкой». Я велел старухе приберечь для нас. Да ты что, Колька, приуныл? Не трусь, до самой смерти ничего не будет! Что молчишь-то? И с работы снимут, так не велика беда. Сегодня снимут, а завтра снова поставят. Опытные люди тут на вес золота. А пить — кто не пьет? Курица и та пьет.
Из кабинета выглянул замполит Зырянов.
— Заходите,
Ошурков поспешил удалиться, шепнув Николаю Георгиевичу:
— Ну, счастливо, Колька! Не робей.
Багрянцев вошел в кабинет. Директор кивнул на стул между столом и кушеткой.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он. — Извините, что поздно побеспокоили. О серьезных делах лучше толковать, когда уляжется дневная суета.
Николай Георгиевич продолжал стоять навытяжку, по-военному притиснув к карману брюк фуражку.
— Ну, садитесь! — мягко, почти дружески сказал Зырянов. — Ведь не с рапортом пришли.
Багрянцев сел. Но и сидеть продолжал навытяжку.
— Мы вот здесь только что ругали Ошуркова, — начал Черемных. — Пьяница известный. Я еще лесорубом работал под его началом. И тогда от него за версту разило самогоном. Меняются времена, меняются люди, а вот в характере Степана Кузьмича — ничего нового. Горбатого, видно, могила исправит. Посылая вас к Ошуркову, мы думали, что вы станете влиять на него, подскажете ему, исходя из своего горького опыта, к чему может привести злоупотребление спиртными напитками. Так ведь, Борис Лаврович?
— Совершенно верно, — согласился Зырянов.
— Однако наши расчеты не оправдались, — продолжал директор. — Первое время мы следили за вашей работой, радовались, когда участок был выведен из прорыва и пошел в гору. Стали поощрять эти успехи. Тогда, когда речь шла, кому вручить знамя, у нас было два кандидата: Моховое и Томилки. У коллектива углевыжигательных печей больше было данных на получение знамени, а мы его все же на Моховое отдали. Думали, дальше пойдет все как по маслу, но ошиблись. Теперь вот надо исправлять дело.
— Переведите меня на другой участок, — сказал Багрянцев. — Я не пожалею сил и докажу, что умею работать.
Зырянов повернулся к Багрянцеву.
— Дело не только в работе, Николай Георгиевич. Работать у нас многие умеют. И Ошурков, когда он в полном порядке, неплохо везет участок. Но этого мало. Нужны хорошие руководители. Нужно не только рубить и вывозить лес, выполнять план, но и воспитывать людей. Ведь у нас есть лодыри, есть даже воры. Таких людей тоже со счета не скинешь? Они живут среди нас, они тормозят движение вперед. А как мы будем воспитывать людей, если сами порой оказываемся не на высоте. Вы понимаете это, товарищ Багрянцев?
— Вполне.
— Да, положенье ваше незавидное, товарищ Багрянцев! — сказал Черемных, мусоля в пальцах карандаш.
— «Незавидное»! — перебил Зырянов. — Это не точно, очень мягко сказано.
Он встал, прошелся по комнате.
— Как можно человеку, состоявшему в партии, посланному сюда на исправление, упасть так низко? Это же, это же, не знаю, как назвать…
Борис Лаврович подошел к столу и начал наливать воду в стакан. На секунду водворилась тишина, нарушаемая лишь бульканьем воды.