Чары
Шрифт:
Реакция мсье Люссака была даже еще более смущающей.
– Что ты наделала, Мадлен? Он казался разочарованным.
Он задумчиво рассматривал ее, и она заметила отблеск восхищения в его глазах.
– Очень мило, – допустил он. А потом с некоторым беспокойством она почувствовала, что он быстро отвел взгляд.
Гораздо позже, ночью, когда Мадлен сняла черное платье и выстирала белый фартук, и устало стягивала толстые теплые чулки, она взглянула на свое отражение в зеркале и неожиданно увидела то, что, как она догадалась, повергло в изумление ее хозяев. Новая прическа сотворила нечто большее, чем просто подчеркнула ее красивую внешность. Она стерла ту безыскусную невинность и наивность, которую придавали ей
Вешая чулки сушиться, она вдруг вспомнила его так ясно и живо, словно он только что стоял перед ней, такой сильный и стройный – некая напряженная сила, как натянутая тетива… его голубые глаза цвета моря, его губы, в которых была сигарета… его бережную заботу о птицах, тепло его улыбки… поцелуй на ее руке…
– Антуан, – сказала она вслух. Его имя звучало чудесно, оно наполняло ее ощущением красоты, и ее губы сложились в поцелуй на втором слоге. – Антуан.
И только тогда, когда она потушила свет и легла в постель, она поняла, что же произошло с ней сегодня в занесенном снегом саду Тюильри.
– Ich bin verliebt, – пробормотала она, а потом, вдруг почувствовав желание услышать звуки французской речи, к которой уже привыкла и которая очаровала ее, произнесла: – Je suis amoureuse.
Это было одно и то же на всех языках. Мадлен была влюблена.
Подошло Рождество и прошло, а за ним – Новый год. Grand appartement ярко сияла праздничными огнями, дышала весельем и bonhomie. [55] Люссаки, заботливые, как и всегда, наняли на время прислугу со стороны, чтоб Мадлен не чувствовала себя слишком загруженной, а потом Андрэ и Элен стали умолять своих родителей, чтоб те позволили Мадлен в сочельник сесть с ними за праздничный стол, хотя Габриэль Люссак больше склонялась к тому, чтобы им отказать – ей хотелось пощадить чувства мадам Блондо. Но в конце концов Мадлен пригласили в качестве гостьи на праздник святого Сильвестра. Смущавшая мадам Люссак проблема разрешилась сама собой – кухарка отправилась домой в Марсель на неделю.
55
Добродушие, простота (фр.).
– Что же мне делать? – спросила Мадлен у Ноя и Эстель, которые тоже пригласили ее провести с ними новогодний вечер. – Мне бы гораздо больше хотелось побыть с вами… но они были так добры, что пригласили меня – я не хочу их обижать.
– Наверняка они не очень огорчатся, – сказал Ной. – Или, скажем так, не будут задеты.
– Ты не прав, – возразила Эстель. – Они очень даже могут быть задеты. Я уверена, Мадлен – первая горничная, которую они когда-либо приглашали к себе на праздник.
– И поэтому они будут безутешны, – поддразнил ее Ной.
– А почему бы и нет, ch'eri? Что касается нас, Мадлен может быть уверена – нас-то не заденет, если она откажется. А вот что до мадам и мсье Люссак… тут она может рисковать их дружеским расположением.
Мадлен, одетая в черное бархатное платье Эстель с глубоким вырезом оказалась под Новый год в компании торговцев антиквариатом, целым сонмом аристократов, актрис и плейбоев, смешавшихся воедино в уютной атмосфере vielle richesse. [56]
56
Богатство старины (фр.).
Она не могла выбросить Антуана Боннара из головы. Миновали праздники, и Мадлен попыталась окунуться в работу, но обнаружила, что видит его лицо везде, повсюду, что бы она ни делала – мыла, скребла, вытирала пыль или гладила – на каждой простыне и салфетке, на рубашке и блузе, которые она гладила, и всякий раз, как она думала о нем – а это было почти постоянно, – ее просто переполняло желание петь во весь голос, и Мадлен приходилось успокаивать себя, с еще большим неистовством принимаясь за работу.
Она три раза ходила в сад Тюильри, захватив с собой пакетики с хлебными крошками, но все было совсем не так, как в прошлый раз – то ли птицам были не нужны ее крошки, то ли просто она не была Антуаном, но они не приближались к ней. И она ни разу не видела Антуана.
– Может быть, я слишком молода, чтобы быть высокого мнения о себе, – сказала она Хекси на третий раз, когда уже направлялась к бульвару Осман, чтоб отвести туда таксу на попечение Ноя. – Может, мне нужно найти его ресторан – его Флеретт. Может, я должна пойти к нему.
Хекси, всегда бурно радовавшаяся прогулкам, сейчас уже устала и рвалась поскорее домой, в тепло, к своему обеду и собственному уютному креслу. Она бежала вперед, изо всех сил натягивая поводок, но все же основательно чихнула в ответ.
– Ной говорит, что я его едва знаю… и что мне не следует разговаривать с незнакомцами в парках… Но если это так, я бы никогда не познакомилась с Ноем и Эстель, не правда ли?
На перекрестке на рю де Риволи, такса решила, что теперь самое время взять ее на руки, и стала яростно скрести по ногам Мадлен, и та, как всегда, подчинилась.
– Тебе нужно на что-нибудь решиться, – указала себе Мадлен, глядя в умные глазки собачки. – В следующий выходной пойду я его искать или нет? Если ты согласна, что мне нужно пойти, лизни меня в лицо.
Такса лизнула ее нос.
– Слушай, ты такая умная собачка, ты это знаешь, Хекси?
Хекси лизнула ее в щеку. Окажись в этот момент рядом Ной, он бы обязательно заметил, что такса обожает лизать лицо почти так же, как свежеподжаренные куриные ножки – но его не было рядом.
Час спустя, когда Мадлен входила в дом, где жили Люссаки, она услышала скрип голыша во дворе позади нее, а потом мягкий спокойный голос.
Она обернулась. Это был он – Антуан стоял, облокотившись на железные ворота. Он выглядел совсем так же, как и в тот раз, словно он гулял по улицам все время, прошедшее со дня ее рождения – весь в черном, не было только его оливково-зеленого плаща, прямые темные волосы немного падали ему на лоб, и во рту была сигарета.
– Привет, – проговорила она, и сердце ее замерло.
– Я хочу послушать, как вы поете, – сказал он просто.
– Сейчас?
– Если это возможно, – он помолчал. – Можно? И не задумываясь и даже не оглянувшись, Мадлен пошла с ним из ворот на бульвар. Как и прежде, они шли рядом, по-прежнему не касаясь друг друга – его руки были в карманах, она безотчетно примерялась к его шагам, не осмеливаясь заговорить.