Час будущего. Повесть о Елизавете Дмитриевой
Шрифт:
Лиза выслушала рассказ Анны довольно спокойно хотя бы по той причине, что поэту Пушкину предпочитала публициста Писарева.
Спросила все же:
— Но он же глубокий старик?
— Дантес? Когда они стрелялись, ему было лет двадцать пять… значит, теперь что-нибудь около шестидесяти, должно быть…
За разговором незаметно подошли к ратуше. Тут, вспомнив неудачную попытку повидать Флуранса, Лиза спросила о нем — и опять Анна отозвалась с живостью, так не вязавшейся с обычной ее сдержанностью. Заговорила об этом человеке почти в таких же восторженных словах, как Женнихен Маркс.
Можно было только диву
Она снова вернулась к Вере Воронцовой:
— Мы с нею встретились совершенно случайно, столкнулись на улице, можно сказать. Знаете, что ее сюда привело? Жажда послужить народу — на лекарском поприще… приехала изучать медицину, — но, представьте себе, здесь тоже мало кто считает это занятие подходящим для дамы! Кстати, в скором времени я жду сюда и сестру с мужем, вы, Лиза, может быть, слышали, что Софа учится математике в Гейдельберге… Теперь она намерена продолжить учение в Париже.
На третьем этаже мрачноватого дома близ рынка Тампль, в треугольнике площади Кордери, в шумном помещении Интернационала, где происходило очередное какое-то заседание, похожий на студента юноша, единственный здесь, очевидно, кто в нем не участвовал, выслушав Елизавету, посоветовал обратиться к… Тейсу. Узнав же, что она прямехонько от него, развел руками: тогда, может быть, к Лео Франкелю, поскольку он, как и Тейс, секретарь Совета для заграницы. Но искать его следует в ратуше, где заседает Коммуна, или, может быть, в здании министерства общественных работ, там Комиссия труда, промышленности и обмена.
Лео Франкель, чье имя — Франкельчик! — в числе немногих названное ей в Лондоне Марксом, она уже успела столько раз услышать за эти дни, оказался невысоким темноволосым молодым человеком в кепи. Едва она объяснила ему цель своего прихода, он без лишних слов протянул руку из своего министерского, обитого зеленым шелком, кресла, в котором буквально утопал:
— Где ваше письмо?
Услышав, что письмо она оставила на почтамте Тейсу, а теперь озабочена отправкой газет, указал на письменный стол:
— Вот чернила и ручка. Напишите, пожалуйста, еще одно, честное слово, это не помешает, тем более что его сегодня же увезут из Парижа. С газетами, конечно, сложнее… Но это так важно — держать Маркса в курсе здешних событий, что постараемся послать и газеты.
Он чем-то напоминал Николя Утина, особенно когда безо всякой связи с предыдущим спросил:
— А каковы ваши планы, гражданка…
— Элиза, — подсказала она. — Извините меня, но я занята ужасно…
Он мягко улыбнулся, тогда как большие внимательные глаза изучали ее.
— Боюсь, вы меня неправильно поняли. Я спрашиваю именно о том, чем вы заняты здесь и чем хотите заняться.
— Ну, пока что я осматриваюсь, чтобы известить Лондон…
— А потом, когда осмотритесь?
— Я сюда ненадолго.
— Простите, а вы откуда?
— То есть как? — она удивилась. — Я же вам сказала: из Лондона.
— Нет, а вообще?
— Что, на англичанку я не похожа?
Он пожал плечами.
— …Я из Русской секции, из Женевы. Вообще, стало быть, из России.
— Здесь столько работы, — по-товарищески сказал
— Не беспокойтесь, пожалуйста, я сама принесу…
— Через два часа за ними зайдут.
В этот вечер Елизавета с чистой совестью напомнила Андре Лео о ее предложении. Та обрадовалась напоминанию:
— Завтра я выступаю в клубе святого Николая-на-Полях. Оттуда мы заглянем к Алликсам. Будьте там в половине двенадцатого. Это в округе Тампль, спросите церковь Сен-Николя-де-Шан; вы, Элиза, конечно, уже слышали, что народ стал собираться в помещениях богослужебных?.. Но не только это меняется. Знаете, какая на завтра назначена для обсуждения тема? Долг и обязанности Коммуны! Не борьба с властью, а поддержка власти — вот какая произошла перемена! Сами увидите, приходите, жду вас.
Возле большой церкви святого Николая было по-воскресному людно. На площади перед церковью явно обозначались два встречных потока. Благообразные степенные обыватели в воскресных костюмах и шляпах семьями чинно расходились с утренней службы, а шумные, большей частью молодые люди, среди них много женщин и национальных гвардейцев в кепи, спешили на собрание клуба. И странное ощущение охватило Лизу в таинственном полумраке высокого, торжественного, еще пахнущего благовониями помещения, где святые со стен безмолвно взирали на оживленную толпу парижан, не только не ломавших перед ними шапок, но вроде бы вовсе и не замечавших некоторой странности обстановки — настолько, что кто-то накинул на распятие красный шарф.
Человек с кафедры, откуда обычно читались проповеди, объявил — и голос его гулко отлетал от высоких стен храма:
— Лишь при помощи публичных собраний мы оказались в состоянии осознать и защитить свои права. Только на публичных собраниях мы можем разобраться в событиях, которые переживаем. Мы просим вашего присутствия и содействия, чтобы каждый гражданин точно знал о том, что происходит, знал, по какому пути он должен идти.
Слова его были покрыты гулом одобрения. Народу все прибавлялось. Люди не только сидели на скамьях, но и толпились в проходах. Многие женщины были с детьми на руках.