Час «Ч», или Ультиматум верноподданного динозавра
Шрифт:
– …А откуда вы вообще его знаете, этого скрипача из подземелий? – поинтересовался Роджер.
– Как-то, ещё пацаном, он пришел ко мне в школу юных программистов. И быстро сделался учеником номер один. – Платонов утвердительно качнул львиной башкой: – Да-да, представьте себе! Судьба переборщила, наделяя этого парнягу талантами. Он – программист от Бога. И вдруг в один прекрасный день учиняет мне демарш: ухожу, не могу двум богам служить! Как я его ни уговаривал, как ни заклинал, – всё мимо. Скрипка оказалась сильней. Возможно, и к лучшему…
– Двум богам? –
– Очень даже может быть! – засмеялся профессор. – На ангела наш Васятка точно не тянет. Я самолично его из скольких уже передряг вытаскивал! В нём постоянно какой-то кураж сидит, на подвиги толкает самые дурацкие. По норову ему бы не скрипочкой баловаться, а кистенем на большой дороге!
– Неужто такой бандит? – подначил Роджер.
– Бандит живет своим промыслом. А этот просто бедовый до безобразия. Чуть что не по нему – может и голову оторвать. Безо всякой, заметьте, личной корысти.
Это – абсолютно неправильный скрипач, противоестественный. На скрипке кто должен пиликать, согласно исконной природе вещей? Выросший еврейский вундеркинд – близорукий и сутулый, согнувшийся под весом своей скрипочки. А этот запорожец за Дунаем – с детства бил морды налево и направо. А обозлен, кажется, на весь свет – как дюжина чертей, у которых пропуск в ад изъяли.
Но тут дверь подъезда распахнулась, и в нее радостно вывалился неправильный скрипач и программист от Бога. Его сопровождал пожилой, сухощавый мужчина в тёмном старомодном костюме, чёрной водолазке, с седовато-чёрной шевелюрой, чёрными глазами и бронзовым лицом. («Чёрный человек» – с ходу определил Весёлый Роджер).
Спустя четверть часа они входили в огромную прихожую Платоновской «берлоги». Берлога была хороша на диво: истинно петербургские апартаменты в старинном особняке. Прямо под балконом текла река Мойка, шныряли прогулочные катера, и голос водоплавающего экскурсовода повествовал о последней квартире Пушкина.
Роджер как раз вернулся с балкона в большую, с высоченными лепными потолками, комнату, когда из коридора вошла девушка. Молодая, симпатичная, но какая-то забитая, что ли. С повадками не то монашки-послушницы, не то пребывающей в трауре кавказской вдовы.
– Это – моя Настя, – лаконично представил Викинг, и тем ограничился.
Послушница Настя на мгновенье подняла глаза. Когда они встретились со взглядом Роджера, отчего-то вдруг заполошно метнулись взад-вперед. Монашка тотчас потупила взор и быстро ретировалась. «А это ещё что за фокусы? – подивился Роджер. – Испугалась – будто аспида узрела!».
И ещё ему подумалось, что глаза эти он где-то уже видел. Причём – совсем недавно.
Но додумать мысль ему не дали: Викинг, необычно приподнятый после Васылева триумфа, налетел на подполковника, приобнял могучей дланью и принялся ворковать какую-то чушь своим неухоженным басом.
Потом всё шло, согласно протоколу: обильный стол, тосты за маэстро, за музыку, за искусство вообще… «Чёрный человек» сидел по правую руку от виновника
– Мальчик, Господь одарил тебя талантом. Но твоей музыке недостаёт одного. Ей не хватает доброты. Я пью, Васыль, за то, чтобы твоя скрипка научилась любить и сострадать. Играй людям о любви. О ненависти они слышат каждый день.
И пригубил нарзан из бокала.
По ходу застолья внутри Ледогорова вызревало неясное беспокойство. Ему захотелось снова взглянуть на непрояснённую послушницу, которая три минуты посидела за столом, опустив очи долу и не проронив ни слова. После чего растаяла, как призрак.
Кто же она такая, кем приходится профессору? И отчего так испугалась его, Весёлого Роджера?
Подполковник поднялся с дивана и ленивой походкой профланировал в кухню. Но там вместо искомой «монашки» обнаружил Овидия, который курил подле форточки. Ледогоров напустил на себя вид беспечного гостя, слегка расслабленного водочкой и потому отчасти бесцеремонного:
– Слушайте, Васыль! А что это за девушка мелькала, когда мы только пришли? Она что – родственница Георгию Борисовичу?
– Георгию Борисовичу она никто и звать ее никак, – процедил сквозь зубы Овидий, не поворачиваясь к собеседнику.
– Теперь понятно, – констатировал Роджер. – Вот только зачем Георгий Борисович ее в дом пускает, если она – никто?
Вся радость от сегодняшнего концерта мгновенно улетучилась, Васыля захлестнула ярость. К нему снова это пришло – как месяц назад он остался заночевать у Платонова и как среди ночи к нему под одеяло скользнула Настя. Та самая – несостоявшаяся Платоновская невестка, которую профессор пригрел в доме и зовёт дочкой.
Жарким телом она прижалась к Васылю, оглаживала руками, шептала с удушливым придыханием:
– Ну? Что же ты? Иди ко мне, не бойся! Старый козёл дрыхнет – пушками не добудишься!
С той ночи Васыля душила тяжкая злоба. Нет: не на подлую тварь, пригретую доверчивым Платоновым, а – на себя же самого. Стыдно и больно!
Стыдно – что не прогнал её тогда, не устоял перед руками, обнимавшими его в полутьме занимающегося утра. А больно – оттого, что понимал: вся она – фальшивая, как подделанная сторублёвка. И лгут ласковые руки ее, и губы лгут, и лжет разыгранная страсть с придыханием. Страсть к нему, низкорослому, плешивому уродцу.
Знал, понимал, но – жадно целовал, и ненасытно владел ею, красивой и гибкой. И каждую минуту помнил, что владеет – чужим, что ворует в доме у своего учителя.
И совсем не удивился, когда после шквала страстей, обессиленный и опустошённый, он услышал тот же вкрадчивый голос, нашептывающий уже совсем другие слова:
– Васыльчик, любимый, бросим их всех! Эту страну дураков, где никогда ничего хорошего не будет. Уедем в Америку! И будем мы – трое: ты, я и скрипка. Я стану твоим правым плечом, твоим импресарио. Перед тобой будут стелиться лучшие концертные залы мира! Поехали, Васыльчик?