Час цветения папоротников
Шрифт:
Сергей, мгновенье назад ощутивший небывалый подъем духа и сил, с безнадежностью почувствовал всю тяжесть тьмы, сделавшейся по всей земле. В нее, как в черный омут, канул, увиденный им только что мир добра и справедливости. Один лишь шум не утихал, а стал даже как будто громче. Сергею невольно подумалось, какая под землей тишина и покой, быть может, там и нашли свой рай подземные затворники?
Спать!
Приказывал себе Сергей. Но, как он ни старался себя заставить, заснуть не мог. После всех переживаний их подземного путешествия, и нахлынувших мыслей, ему никак не удавалось заснуть. Тогда он решил припомнить подробности
В темном окне показалась луна и у Сергея впервые в жизни она вызвала страх. Вернее, не сама луна, а странные тени, лежащие на ней. Эти тревожные черные знаки предзнаменовали что-то ужасное. Он гнал от себя эти упадочные мысли о возможной и непоправимой беде, обзывая их плодом воспаленного воображения. Они обижались, но далеко не уходили. От призрачного лунного света некуда было спрятаться, он томил его всю ночь.
Время тянулось и тянулось, растягиваясь бесконечно длинной резиной. Где-то по соседству выла собака. На сердце было тяжело. Под зажмуренными веками, как на ускоренном просмотре, возникали и проносились бессвязные пестрые виденья, им не было конца. Под утро он погрузился в какое-то тягостное забытье и барахтался в нем, как в тине болота. Он не бодрствовал и не спал, а пребывал в каком-то тяжелом, довлеющем над ним полусне. И наконец, к нему пришел сон, беспокойный и болезненный, очень близкий к реальности. И Сергей окунулся в его темную пучину.
Ему снилось, что Он жил в каком-то небольшом металлическом вагончике, одиноко стоящем в окружении брошенной и ржавеющей под открытым небом тяжелой техники: бульдозеров, грейдеров, прицепов и асфальтовых катков. Такие вагончики на колесах используют строители, как передвижные бытовки.
Если бы кому-то вздумалось заглянуть снаружи сквозь зарешеченное окно внутрь бытовки, он бы увидел ветхий письменный стол в ожогах от окурков, рядом с ним заляпанный краской табурет и длинную скамью из струганной доски у стены, над которой на гвоздях висели брезентовые спецовки. В углу стояло ржавое ведро, около него на затоптанном полу валялся истертый до непригодности веник. Больше в бытовке ничего не было, все это хорошо было видно через окно.
Но так ли это было, проверить никто не мог, потому что войти в бытовку мог только Он. Когда Он входил в бытовку и затворял за собою дверь, у него возникало ощущение упругого сопротивления. Возникшее внезапно, оно так же быстро исчезало, это означало, что его мир Его узнал и принял, и Он попадал не в узкое, ограниченное ржавыми металлическими стенами пространство со столом, табуреткой и скамьей у стены, а в другое измерение.
Здесь, на ярко-оранжевом небе, горело два фиолетовых солнца, за спиной вздымались отвесные склоны алых гор, а впереди, в разломах прозрачно рубиновых скал вечно живою ртутью сверкал и переливался неземными красками океан Неизбежности. В него впадала Черная река, уровень которой был выше отливающих золотом берегов. Черное зеркало реки матово тускнело, приближаясь к берегам, плавно опадая к ним. Он часто и подолгу глядел на Черную реку, она была извечно спокойна, на ней не бывало ни зыби, ни волнения, ее застывшая суть никогда не колыхалась волнами.
Когда Он выходил из своего параллельного мира и закрывал за собой дверь бытовки, Он оказывался в Киеве в районе Троещины возле какой-то стройки в окружении огромных мрачных коробок, в которых ночевали люди. Переселившись сюда из сел и деревень, они ненавидели город. Но пожив в городе, они уже не могли жить в селах и всю свою неизбывную ненависть выплескивали на предоставленные им жилища. Они их не просто ненавидели, их ненависть не знала границ, они пачкали, терзали, царапали и едва ли ни грызли стены
Он знал, вернее, ощущал, насколько люто они ненавидят то место, где им приходится обитать. Он воспринимал их чувства и мысли, но говорить с ними не мог. Когда Он пытался общаться с ними на уровне телепатии, они пугались, а в последний раз устроили на него охоту со стрельбой. Лишь чудом ему удалось укрыться от них в своей бытовке, за дверью которой, кровоточащие светящейся зеленой кровью раны на нем, закрылись.
Из бытовки Он выходил к людям в человеческом обличье, а этой ночью вышел в своей естественной оболочке. Почему?..
– так пожелал Океан. В свете луны его пятнистая кожа отливала серебристым перламутром. У него не было вторичных половых признаков, характерных для людей. В их мире репродукция происходила другим путем, чем-то средним между копированием и почкованием. Поэтому, вряд ли это был Он или Она, но для Сергея, в этом сне было проще идентифицировать себя, как «Он». Поскольку Сергей отождествлял это бесполое фантастическое существо с собой.
Миновав заброшенный котлован со сваями на дне, Он остановился у скопища железных гаражей, издали наблюдая за светящимися окнами домов. Каждый раз что-то неодолимо влекло его туда. Но что? Ведь Он так отличался от них. Он пытался этому противостоять, но не получалось, словно какая-то сила тянула его туда, выманивая из его мира, - в этот. Почему? Ему недоступны были понятия добра и зла, быть может, поэтому его так тянуло к людям. За ним погнались два вора, которых он нечаянно вспугнул, когда они взламывали гараж. Он спрятался от них на плоской крыше одиноко стоящего стеклянного овощного павильона.
Он не испытывал страха, это чувство, как и многие другие, присущие людям, ему было недоступно. Телепатически воздействуя на сознание людей, Он мог находиться рядом с ними, оставаясь для них невидимым. Его могла выдать только его ярко светящаяся в темноте кровь. Но сегодня что-то было не так, как всегда, и скоро ему стало понятно, что это было. С высокой крыши павильона Он увидел, что на него опять открыли охоту, и сегодня их было больше, чем всегда. Надо было спасаться.
Он легко, пухом зависая в воздухе, спрыгнул с крыши и длинными прыжками устремился к бытовке. И тут ему в ноги вонзились стальные колючки, во множестве разбросанные на асфальте. Теперь его преследователи, перекликаясь, бежали по его светящимся следам, плотной цепью отсекая его от бытовки. Он спрятался на дереве, но светящаяся кровь капала вниз, она его выдала. Вопящей толпой они окружили дерево и фонарями осветили Его, с криками показывая друг другу на Его золотистые глаза с вертикальными изумрудными зрачками. Он знал, что таких красивых глаз им не дано будет увидеть никогда. И рассыпался пред ними оранжевым песком, - оранжевым, как Его небо. О, небо, как ты высоко!
Сергей проснулся, задыхаясь, словно вынырнул из бездонных глубин. Было раннее утро. Он лежал в синей предрассветной тишине, прислушиваясь к гулким ударам сердца. Его ладонь была полна золотым песком. Он им не сдался, предпочтя самоуничтожение, неволе. Отчего-то ему привиделась чахоточно бледная зелень папоротника в темном криволесье, и почудился запах чужбины. «Бессмысленное ощущение для человека с ампутированным чувством родины», - подумал Сергей, не понимая, где явь, и снова уснул, но так и не вернулся в только что виденный сон.
Когда он опять проснулся, был уже день, и песка в ладони не было. У него было ощущение, как будто он проснулся после столетнего сна. Что это было? Бегство души из ставшего обузою тела? Иногда смерть бывает весьма кстати. Все равно я никогда не был полновластным хозяином этой оболочки, она никогда полностью не принадлежала мне. С безразличием подумал Сергей. Люди с мятущейся душой всегда стремятся освободиться от сковывающей их плоти. Лишь освободив душу от оков телесной оболочки, можно обрести истинную свободу.