Час девятый
Шрифт:
– Все читай.
Михаил Федорович прочел. В конце письма были такие слова: «Не стыдно вам, батя, при живой-то жене бывшую полюбовницу в дом вести? Что люди скажут, об этом бы подумали». На эти слова Анна Матвеевна побледнела, закашлялась, потом велела написать так: чтобы ты, Варвара, свой нос в чужие дела не совала, которые тебя совсем не касаются, молода ты, чтобы отцу с матерью указывать. А насчет людей вот что скажу тебе: коли своего ума нет, так у чужих не займешь, чужие тебе только дурость свою отдать могут...
И Михаил Федорович расстроился. Анне Матвеевне даже показалось, что он пожалел о том, что позвал Устинью. Она твердо сказала ему:
– А ты лишнее из головы выкинь, нечего всяких дураков слухать. За Устинью я на тебя ничего не имею, в свое время
Михаил Федорович промолчал, и Анна Матвеевна на всякий случай еще строже добавила:
– Устинье отказывать не смей, не велю, а ежели она сама в чем сомневается, так и передай: я, мол, сама прошу ее помочь. И хватит говорить об этом.
Переволновалась от этого разговора Анна Матвеевна, хуже стало, пришлось укол делать.
Сегодня ничего нового как будто не предвиделось. Гришка вчера на велосипеде прикатывал, а больше пока некого ждать. Привозил Гришка письмо от Андрея. Андрей писал, что вскорости приедет, вот на заводе немного с делами управится да Маша экзамены сдаст. Еще сказал Гришка, что прислал Андрей денег, да сколько – двести рублей! На это Анна Матвеевна и обрадовалась и рассердилась. Обрадовалась, что не забывает ее племянник, помнит о беде, а рассердилась – зачем деньги, да еще столько? Давно ли сам на стипендию жил, только на ноги становится, все покупать надо, а жалованье, какое бы оно ни было, все ж таки всегда невелико. Да и жена у него молодая, красивая, ей одеться надо. Еще и то неприятно было, что пришла такая мысль – Андрей долги отдавать хочет. Когда учился он в Москве, Анна Матвеевна изредка посылала ему чего-нибудь – меду, сала, кусок окорока. Так это ж совсем другое – они никогда не бедствовали, всегда сыты были, и это им не в ущерб, а Андрею – кстати.
Велела Анна Матвеевна написать Андрею, чтобы денег ни под каким видом не присылал, а если хочет порадовать тетку, то пусть приезжает повидаться хоть на часок, и непременно с женой, а то бог знает, когда еще придется свидеться.
Вот и ждала она теперь Андрея и Машу, хотя и ждать-то было рано.
Бывали у нее дни спокойные, тихие, когда ничего не болело и даже лежать было приятно – хоть и давно уже ныли все кости от лежания. Но так мало приходилось Анне Матвеевне за всю жизнь просто так лежать и отдыхать, не обременяя себя заботами, что поневоле и это лежание иногда казалось приятным.
И сегодня был вот такой день. Живот только чуть-чуть побаливал, и от бинтов не очень пахло. Где-то за окном высоко стояло солнце, птицы голосили на дереве, а здесь тихо было, и даже неприятный запах палаты ощущался как будто меньше.
В такие дни начинала Анна Матвеевна вспоминать свою долгую жизнь, думать – какая же она была: хорошая, плохая или так себе? Вспоминала, как иногда эта жизнь казалась ей страшной, невыносимой, такой, что хоть выходи на улицу и волком вой, или в пору вниз головой с обрыва броситься. Немало было таких дней, а сейчас, вспоминая о них, Анна Матвеевна чуть заметно улыбалась – ну и дура же была. Ведь все тяжелое, страшное – это ненадолго, все уходит, а другого-то, хорошего – ведь куда больше было, его-то зачем забывать? Взять хотя бы детство. Плохо жили, голодно, пришлось начать работать, когда и двенадцати не было, другие девчонки еще в куклы играли, а она уже наворачивала по дому, все хозяйство на ней было. Егор весь день на извозе работал, приезжал только к ночи, а она уже ему и свежее полотенце повесит, и постель приготовит, и поесть подаст, и одежа всегда в чистоте была. Плохо, конечно, что отца с матерью не было, – так ведь Егор был, он ей и отца и мать заменил. И что с малых лет работать начала – тоже к лучшему. Рано научилась труд уважать, зло от добра отличать, ценить людей не за слова, а за дела. А потом год от году жить все лучше становилось. А как девкой стала – ах, какая жизнь была! И работы было вроде не меньше, но успевала и погулять, и с Мишей до утра миловалась, и одета была не хуже других – об этом Егор заботился,
Хотя и сейчас ведь почти не пьет, да больно уж слаб стал... А каким в ту пору-то был! Вспоминаешь сейчас – и не верится уже, что Михаил тогда почти ни в чем не уступал Егору, а тот поздоровее его был. Не раз они схватывались бороться – оба любили эту забаву, – и редко когда удавалось Егору одолеть его. А как жаден был Михаил до работы... Ни минуты спокойно посидеть не мог – всегда находил себе дело. Такой домину всего за три месяца отгрохал. И почти все – сам, сам... Конечно, и она помогала, да Михаил чаще гнал ее – иди-ка отсюда, мать, не женское это дело, займись чем полегче... Как родилась Варвара, он и стал ее матерью звать. А шел тогда двадцать первый годок...
А все проклятая война нарушила. Михаила на второй день взяли, осталась Анна Матвеевна одна с тремя ребятишками – Варваре шесть было, а Колюшке-то и всего восемь месяцев. Тогда-то и началось самое страшное. Работала Анна Матвеевна так, что от этой работы и лошадь бы сдохла. А она ничего, вытерпела... И в колхозе надо было работать, и три рта дома накормить. Вот только Колюшку не уберегла, от дифтерита умер. Да тут уж не вся ее вина была: пока за врачом поехали, пока отыскали его, пока приехал он – Колюшка и задохся, посинел весь. Даже поплакать над его могилкой досыта Анне Матвеевне не пришлось – надо было о живых заботиться.
Михаил писал с фронта нечасто – воюем, что там еще писать. Два раза ранен был, но оба раза по легкости. А тут на побывку стали его однополчане приезжать, и пошел по селу слух – путается там Михаил с гулящими бабенками. Соседи при встрече с ехидными улыбочками намекали об этом Анне Матвеевне – та сразу обрывала их:
– За своими смотрите, а мы уж как-нибудь сами разберемся.
Ни слова упрека не написала Анна Матвеевна Михаилу, как будто и не слыхала ничего.
В сорок третьем, после контузии, приехал и Михаил на побывку. Анна Матвеевна еще за околицей встретила его – два часа выглядывала, ждала. Упала ему на грудь и наплакалась и насмеялась вволю. Привела в дом – уже и банька была готова, и стол накрыт, и детишки принаряжены. Хорошо помнила этот долгий радостный вечер Анна Матвеевна. Сидели за столом, ели, пили – все запасы в ход пошли, – приходили гости, вели долгие разговоры.
Наконец разошлись все, Анна Матвеевна уложила детишек спать, сели вдвоем за стол. Анна Матвеевна все никак не могла насмотреться на своего Михаила. Выглядел он ничего, справный был. Только голова иногда чуть подергивалась после контузии. Смеялся, шутил, но иногда что-то настороженное мелькало в его глазах, когда посматривал на Анну Матвеевну, – не знал он, успели ли мужики донести ей о его похождениях. Догадалась об этом Анна Матвеевна, но ничего пока не стала говорить. Только потом, когда стали раздеваться, спросила словно невзначай:
– Ты там, случаем, дурной болезни еще не успел подцепить?
Михаил как держал в руках ремень, так и выронил его от неожиданности.
– Да ты что, Анюта? – сказал он первое, что пришло в голову.
– Да я-то ничего, – дрогнувшим голосом сказала Анна Матвеевна. – Это я к тому, что если этих самых болезней у тебя нет – так давай ложиться вместе, а ежели есть – не взыщи, на другой кровати постелю. Мне по врачам таскаться некогда будет, да и не к чему мне это.
– Знаешь уже... – упавшим голосом сказал Михаил.