Час мужества
Шрифт:
В один из весенних дней 1942 года мы с поэтом Сергеем Алымовым карабкались на крутой холм, поросший бурьяном и снизу доверху перепаханный бомбами и снарядами.
Нас встретил командир батареи старший лейтенант Алексей Павлович Матюхин, очень моложавый на вид, а на самом деле уже немало послуживший на кораблях Черноморского флота.
Алымов долго всматривался в его смуглое лицо с выгоревшими бровями и вдруг обрадованно сказал:
— Да мы же с вами старые знакомые. На эсминце «Совершенный» встречались.
— Верно, встречались, —
Пользуясь затишьем, Матюхин повел нас к знаменитому Корниловскому бастиону — полукруглому зданию с толстыми кирпичными стенами. В нем располагался командный пункт артиллеристов, в нескольких десятках метров от него в бетонированных капонирах стояли 130-миллиметровые орудия эсминца «Совершенный», искусно замаскированные сетями.
Мы шли под низкими сводами потолков, смотрели в узкие смотровые щели. Наверху в башне стояли дальномер и стереотруба. Краснофлотцы наблюдали за морем и воздухом.
— Хорош денек, — сказал Матюхин, глядя в прозрачное голубое небо. — Погода для Кимстача что надо! Вчера был туман, и он ничего не мог разобрать. Сегодня, если придется стрелять, Кимстач останется доволен.
В ожидании корректировщика, о котором рассказывал Матюхин, мы осмотрели свежие могилы артиллеристов: здесь они погибли, и хоронили их тут же, возле орудий...
Читаем слова на гранитной плите: «На этом месте 17 декабря 1941 года в 17 часов 28 минут смертельно ранен защитник Севастополя краснофлотец Михаил Киселев 1921 года рождения».
— Что за парень? — спросил Алымов, торопливо записывая фамилию краснофлотца в свою маленькую книжечку. — Я напишу о нем песню.
— О нем стоит, — вздохнул Матюхин. — Машинист-турбинист с нашего миноносца... Точный, исполнительный... А уж весельчак был, каких мало... У нас тут всяко бывало. Одно время отбивались от немцев, израсходовали все снаряды, подвоза нет. А ребята у меня смекалистые, вспомнили про теплоход «Абхазия», потопленный с грузом боеприпасов у самого берега, и айда туда. Киселев был заправилой, в легком водолазном костюме спустился в трюм первым... За ним другие полезли... Так по снарядику, по снарядику и натаскали запасец для нашей батареи. Начальство мне говорит: «Ваша поддержка нужна, да ведь снарядов нет». А я говорю: «Есть!» — и докладываю, как все было... Слушали меня и никак не могли поверить, что такое возможно... А все он, Миша Киселев...
Мы ходили по склонам кургана и на каждом шагу видели воронки от бомб и снарядов. Семь суток бомбардировщики беспрерывно пикировали на батарею. Комендоры стояли на местах и отражали атаку за атакой. Они выдержали все — бомбежки, бессонные ночи и колючий мороз. Матюхин показывал в журнале боевых действий короткие записи о сбитых самолетах, уничтоженных танках и орудиях противника. Во всех случаях огонь точно корректировал младший лейтенант Кимстач, и мне не терпелось увидеть этого человека.
Мы осмотрели все достопримечательные места,
— Гляди-ка, а вот и он, легок на помине!
Торопливой походкой прямо к нам шел высокий молодой человек в форме пехотинца, в пилотке, вылинявшей под палящим солнцем. В руке держал планшетку.
— Привет труженикам тыла! — откозырял он и крепко пожал нам руки. Это и был артиллерийский корректировщик младший лейтенант Кимстач.
Все рассмеялись. Только ему, пришедшему сейчас чуть ли не из самого пекла, Малахов курган мог показаться тылом. Довольный своей шуткой Кимстач широко улыбался, обнажая белые ровные зубы.
Пользуясь временным затишьем, он пришел с передовой.
Было очень мирно в этот день. Моряки возились на огороде, высаживали цветы. Я вынул из кармана блокнот и собрался записать рассказ Кимстача о том, как он, студент ленинградского медицинского института, стал корректировщиком.
И тут, как нарочно, из города донеслись прерывистые гудки. Побросав лопаты, краснофлотцы бросились к артиллерийским дворикам, словно из-под земли поднялись стволы орудий.
Разговор с Кимстачем был прерван. Мы могли не встретиться больше, и я не узнал бы об этом человеке самое главное. Но «самое главное» о Кимстаче я все-таки узнал. И вот как это было.
При первых сигналах тревоги Кимстач, поэт Алымов, лейтенант Матюхин и я поспешили вернуться в Корниловский бастион. Матюхин развернул карту, размеченную на квадраты, минуту, две занимался расчетами и затем скомандовал:
— Орудия зарядить! Кимстач нервничал:
— То сидишь три дня в окопе, и ничего, а тут отлучился на часок — и вот тебе...
В нетерпеливом ожидании он уставился на радиста, поддерживавшего связь с передним краем.
Перед воздушным налетом на Севастополь гитлеровцы обычно открывали ураганный огонь по городу из дальнобойной артиллерии. Так было и на этот раз. Даже сквозь толстые стены мы слышали свист снарядов. Радист поднял голову и доложил Матюхину:
— Работает триста пятая цель!
— По цели осколочным, пять снарядов, огонь!..
Под нами дрогнула земля. Радист продолжал доносить:
— Вступили в бой цели триста шестая и триста седьмая!
Я взглянул на Кимстача, он в каком-то ожесточении сжимал карандаш.
— Все цели работают... Ну погоди, вернусь — я им устрою баню!
Огонь вели все орудия батареи. Кругом стоял невообразимый грохот. Казалось, вот-вот затрещат стены.
Вскоре с переднего края по радио донесли:
— Цель подавлена!
Лицо Кимстача посветлело. Признаюсь, во время боя я следил только за ним, за выражением его лица, за движениями его выразительных пальцев, стискивающих карандаш, за тем, как он помогал Матюхину управлять огнем, — за всем этим можно было видеть самое главное в характере младшего лейтенанта — волю, непреклонность, лютую ненависть к тем, кто обрушивал сейчас смерть на Севастополь, и радость за каждый успех наших артиллеристов.