Час отплытия

Мисюк Борис Семенович

И извлекаю из-под свитера лопух. В ее глазах — удивление. Маринка нюхает лист, закрывает глаза. За сотни миль от того места, где рос, лист одним своим запахом мгновенно воскрешает землю, сырую от только что прошедшего дождя, и здесь, посреди моря, в судовом лазарете, это кажется волшебством.

«Эх, на берег бы! На землю! Хоть на час!» Я подавляю вздох. А Маринка, мечтательно улыбаясь, прижимает лист к груди, снова нюхает, зарывается в него лицом. Она садится, на койке, запахивает на коленях халат. Ослепленный мелькнувшим на миг белым видением девичьих ног, ощущаю, как перехватывает дыхание, судорожно сглатываю

комок и смотрю ей в глаза невольно жадным, бесстыжим, наверное, взглядом.

— Че уставился, — сразу реагирует Маринка, и в глазах уже никакого неба, а только обычная насмешка. — Ох мужики! Хоть водолазом одевайся с вами. Бабье колено увидят и трясутся.

Я хохочу, чтоб скрыть смущение. Откровенная девка, думаю, молодец. И чувствую, как все больше и больше мне нравится эта крепкая, розовощекая дивчина с ее непосредственностью.

Потом рассказываю ей о разорванном приказе, о Романихе, о драке. И она слушает с таким живым интересом, что мне хочется ей рассказывать еще и еще.

— Спасибо, комиссар надоумил сходить к Шахраю. А то твоя подруга, — и я сжимаю губы, передразнивая ее сожительницу, — рта не раскрыла. Вот была бы Томка Серегина на ее месте… Жаль, уехала…

— Куда? — удивляется Маринка, и я тут же выкладываю ей всю историю Саши и Томы, начиная с межрейсовой гостиницы во Владивостоке, где мы сошлись тогда все трое, каждый со своей болью, и кончая романтической радиовстречей Влюбленных, Сашкиной радиограммой и отъездом Тамары в Магадан.

Слушает она, буквально раскрыв рот. Глаза у нее совершенно синие, не голубые, а именно густо-синие, как предзакатное небо над морем.

Я чувствую, что говорю не то, замолкаю…

Раздаются шаги в коридоре, стук в дверь. В палату входят девчата — Маринкины подруги. Я прощаюсь и ухожу, почти счастливый.

Волна без сна плескала в днище,

Нептун-старатель дело знал —

Он души промывал до дна,

И наши души стали чище.

С неделю уже идет снег. И это в октябре. Сильный ветер, хвост тайфуна «Рита» (970 миллибар, 20 узлов к норд-осту), гонит по морю приземистые, но могучие зеленые холмы со снежными вершинами и белыми змеями вдавленной в воду пены. Под скалами дикого полуострова Кони укрылось от шторма больше десятка плавбаз и около сотни траулеров и сейнеров. Один из них — PC «Персей», невезучий пароход.

Когда стоишь носом на волну, качает только килевой качкой. Но столы в кают-компании сейнера расположены вдоль судна, и потому пустые кружки, позвякивая, вперегонки гоняются по клеенке то в одну сторону, то в другую. Саша пьет свой предвахтенный чай и слушает травлю.

— Ну, считай сам, — выступает морковка, он загибает пальцы. — Июнь — рыбы не было, раз! Июль вот только нормально сработали, это два. Август — уже сдачи не было, три! Сентябрь — в диком прогаре: кошель гробанули? Гробану-у-ли. В Магадане — неделю выдре под хвост? Под хво-о-ост. Это уже будет четыре. Так? Октябрь — пожалуйста, только новый кошель обмакнули, погодка пошла, вон, — кивнул морковка на иллюминатор и скрутил крепенький кукиш, — пять! Вот тебе и весь толстый морской заработок.

Точно подтверждая слова радиста, взвыла «Рита» за бортом, свистнула в два пальца, тряхнула «Персей» с борта на борт и понеслась дальше. Третьи сутки чинит разбой в Охотском море.

«Золотая стала рыбка, не серебряная», — думает старпом. Позавчера в тридцати милях отсюда в пятнадцать часов по камчатскому времени погиб рыболовный сейнер «Сириус». Он был полон рыбы и вдруг намотал сеть на винт.

В течение считанных минут неуправляемый сейнер, захлестнутый мертвой, тогда еще безветренной зыбью, перевернулся и затонул. С ближайшей плавбазы видели, как несколько мгновений еще держались на плаву бочки, ящики и исчезли в семибалльном штормовом море…

На мостике сейчас не вахта — скука. Даже рация на переборке, всегда живая, орущая на все голоса, сейчас лишь сонно похрипывает разрядами, молчит. И создает особый, тоскливый уют.

Вахтенный матрос привалился боком к электрогрелке на левом борту и через ветровое стекло, в котором бешеными металлическими опилками вызванивают снежинки, смотрит вниз, на бак, завороженно следит, как изредка подергивается в клюзе туго натянутая якорь-цепь. Саша достает из ящика бинокль. Седые космы «Риты» низко несутся над смятым, раздавленным ведьмой морем, но даль светла, точно акварельный мазок, словно выход из пещеры. Пляшут в окулярах такие же, как «Персей», малыши беспризорники, глыбятся на могучих якорях, будто врытые, плавбазы. Саша ищет контуры «Весны», знакомые теперь до каждой черточки-вантины. Во-о-он она, милях в трех, чуть мористее.

Саша кладет бинокль на место, а чтоб болтанка не донимала, тоже приваливается к борту и смотрит в голубеющую полоску дали, усеянную черными продолговатыми силуэтиками судов.

В тысячный раз, наверное, вспоминается Магадан, город на семи холмах. В центре, у почтамта, где высится здание треста Северовостокзолото, разбит сквер. Медная листва кустов выстелила землю, скамейку. Теплый осенний день конца сентября был словно отпущен им с Томой по милости самого колымского бога. Тома не сразу привыкла к нему. И Сашке порой становилось страшно от ее пристального взгляда: что если она прощается с ним?..

Как он возмужал на своем сейнере, думала Тома, чувствуя себя неожиданно маленькой и слабой в его руках. Он с каждым часом, с каждой минутой любил Тому все сильней, удивлялся, каким же он был слепым там, во Владивостоке.

Однажды вечером в гостинице он сидел в глубокой задумчивости, весь ушедший в себя. Тома на диване читала книгу. И вдруг он услыхал сдавленные рыдания. Мгновенно обернувшись, увидел прижатое к коленям, к книге ее лицо. Бросился к ней, опрокинув стул, в страшном испуге выдохнула.

— Том, глупый, что? Говори же!..

Она резко отняла от книги лицо в слезах.

— Ты не меня! Ты ее любишь! Я все вижу! Я смотрела сейчас на тебя! Да! И не ври! Я вижу!

— О море в Гаграх! — Он облегченно вздохнул, улыбнулся и провел ладонью по ее теплым волосам.

За его спиной ожила рация — заскрипела, закурлыкала. Шевельнулся в своем углу матрос, проговорила.

— 19 часов, Сергеич. Капчас начинается.

Саша вздохнул, окинул взглядом бухту, ископыченную «Ритой», увидел, как «Весна» расцвела огнями, а за ней и другие базы включили палубное освещение, щелкнул пакетником на кормовой переборке — на баке вспыхнула лампочка якорного огня, удобно облокотился на штурманский столик, застланный рабочей картой Охотского моря, и приготовился слушать радиоперекличку.