Час Пик
Шрифт:
— …?
— Но ни о чем не жалею: бабе, особенно теперь, без мужика очень трудно…
— А мне?
Тебе — еще трудней… Смотри, уже двадцать восемь лет, упустишь момент — и все. Сейчас такой возраст, что чем дальше, тем тяжелей…
— А что же мне делать?
— Не знаю… Мужика искать надо.
— Так ведь нашла я уже.
— …?
— А никого другого мне не надо.
— Что ж — съезди тогда, признайся: люблю, мол, жизни без тебя не представляю, души в тебе не чаю… Ну, и все такое.
И вновь — Москва, знакомый рейс с вокзала на Останкино.
Вовнутрь её, конечно, не пустили — там пропуск нужно показать, раз нет пропуска — до свидания.
Пришлось на улице дожидаться.
Снег пошел, пушистыq–пушистый, потом перестал, потом вновь пошел, ветер задувает, а Она все стоит, стоит, в снежную бабу превратилась.
Но где же?
Вот только появится, подойдет она к нему, смело так подойдет и скажет…
Люди какие–то все время бегают — из подъезда — в подъезд, из подъезда — в подъезд, суетятся, торопятся куда–то…
Темно уже.
Ну, скоро?
И … — Он!
Точно — он. Узнала. Из тысячи, из миллиона бы узнала. Идет быстро, на ходу с каким–то знакомым переговаривается, и — мимо, не узнает. И без шапки, разве можно зимой без шапки ходить, простудится ведь, и никто за ним не смотрит, некому, наверное…
Владислав Николаевич!
Обернулся.
О, Господи…
— Владислав Николаевич!
Обернулся и — учтиво так, улыбаясь:
— Слушаю.
— Вы меня не помните?
— Простите, но…
— Ну, три года назад… «Поле чудес», миндальное печенье… кроссворд на шеже… «Раймонда»… телевизор японский…
Простите, не понял.
— Я три года назад участвовала…
Не то надо говорить, не то!
— Девушка, извините, но я…
— Владислав Николаевич!
И почему же это Она к нему по имени–отчеству обращается?
— Девушка, извините, я очень спешу…
Комок застрял в горле, слова прилипают к гортани, а тут еще снег этот в рот набивается, ветер…
— Я вас люблю!
Нет, не расслышал, точно, ветер слова в сторону сносит.
Подошел к машине, уселся, спутника своего радом посадил, дверкой хлопнул.
Боже, что делать, Боже, научи, надоумь, Боже, ведь она жила ради этого момента!
Сама виновата: разве о таких вещах так говорят?! Кричать надо было, кричать, на всю Москву:
— Я! Вас! Лю! Блю!
Выбежала на дорогу, проголосовала, машину остановила…
— Вон, за той синей иномаркой — быстро!
Водитель недоуменно посмотрел на странную пассажирку, обсыпанную снегом.
— –А там кто?
— г* Друг мой… Я ему должна кое–что передать! Сказать должна!
— А куда он едет?
— Не знаю…
— Так и будем по Москве кататься?
—
— Ну, быстрей так быстрей.
Водитель назвал сумму, от которой Она едва в обморок не свалилась: почти вся её зарплата!
Но разве теперь можно думать о таких мелочах, как деньги, тут ведь действительно судьба её решается, и теперь, теперь надо догнать, догнать надо его, во что бы то ни стало догнать, и признаться.
Точно — он ведь не расслышал, не мог он на таком ветру расслышать, но ведь надо, надо ему во всем признаться, ведь она все это время жила этим и ради этого, ведь не может она вернуться в свой райцентр Z. просто так!
Приехали скоро — ни пробок не было, ни заторов на дорогах.
Остановилась иномарка во дворе дома, вышел из нее он, а Она — следом.
Уже набрала воздуха в легкие, чтобы крикнуть: «Я! Вас! Лю!…»
И видит: подходит он к подъезду, а из него женщина выходит — миловидная, черненькая, с короткой стрижкой, тоже без шапки, вся хрупкая такая, и целует его. А он — её!!!
Перед глазами поплыли огромные фиолетовые пятна, больше того самого барабана из «Поля чудес», во сто крат больше…
Да, такая женщина не может быть сестрой, не может быть родственницей…
Ясно — жена.
Боже, Боже, Боже….
Это был удар, цунами, обвал, катастрофа — точно землетрясение, семь баллов по шкале Рихтера, как в Японии.
Вернулась из Москвы — и сразу же с горячкой слегла. Сумела только до телефона доползти, номер набрать:
— Приезжай…
И голос — страшный, скрипучий, надтреснутый, першит в горле, сама свой голос не узнает…
Лучшая Подруга приехала, температуру измерила, 39.8, рецепты выписала, и сама в аптеку за лекарствами сбегала.
Чаем отпоила, лекарств дала.
— Ну, легче?
— Да–а–а…
— Ты что — в Москву ездила?
— Ездила… — эхом ответила Она.
— Видела?
— Видела…
— Призналась?
— Да женат он, — вздохнула Она и горько–горько расплакалась.
Несмотря на весь драматизм момента, Лучшая Подруга не смогла сдержать укора:
— Дура ты, дура… Да разве такие мужики бывают свободные? Ты ведь сама об этом догадывалась, сама знала… Что же ты со свиным своим рылом да в калашный ряд?
Да.
Догадывалась.
И знала, наверное… Но конечно же, знала! Но — все равно: она не могла ожидать от него такого коварства, такого низкого коварства, такого вероломства…
Болела долго: почти месяц. Спасибо Лучшей друге — больничный взялась оформлять, в поликлинику не надо бегать.