Шрифт:
Стоило открыть глаза, как ребро снова заныло. Мне снилось, что кто-то пальцем расковыривает рану до самой кости и вытаскивает ее наружу. Ощущение не из приятных, и хотя пуля не смогла пробить кость, наудачу прикрытую вещевым мешком, трещину в ребре и кровоточащую ссадину я заработала.
Все бы ничего, если бы не приходилось, как побитой собаке, удирать через лес от мародеров, грабящих все, что еще не обнесли их предшественники. Они шли на север, к своему лагерю, мне туда идти не стоило, но и обойти их можно было только вдоль реки, расположившейся дальше, к западу от шоссе, через которое пришлось перебежать, чтобы скрыться поглубже в чаще. Я думала, что, если идти вдоль нее, у меня всегда будет вода, пища и возможность
Сорвав немного веток горькой брусники в дорогу и дожевывая на ходу вчерашнего жареного дрозда, я отправилась в путь. Вещевой мешок больно оттягивал плечо, и то и дело приходилось перевешивать его на больную сторону, отчего рана начинала снова кровоточить. И угораздило же меня им попасться. Пора было запомнить главное правило: не заходить в заброшенные поселения.
Осенние листья, теперь так похожие на разбросанные лоскутки золотистой ткани в горошек, ласково шуршали под ногами. Время и их не пощадило – они уже начали покрываться черными пятнами разложения. Ковер, несмотря на естественные осенние процессы, отчего-то напоминал мне о вечерних туалетах. Помню, когда-то у мамы было такое платье. Золотистое в неоднородный горошек. Страшно было подумать, когда еще теперь наступит пора платьев и праздников. Осень закончится, впереди Новый год, который мы всегда встречали всей семьей или у себя, или в гостях, но всегда это была веселая компания, застолье, дети радовались. Где сейчас, интересно, дети? После эвакуации Красным крестом я никого из родных не видела. В городе творились страшные вещи, никогда бы не подумала, что в современном цивилизованном обществе возможны революционные перевороты, способные превращать людей в настоящих животных.
Прошло месяцев семь с того момента, когда люди поднялись волнами протеста против существующего режима, и, как по книжке, открытая масса все больше и больше разрасталась, пока не настигла своего апогея. Когда танки начали стрелять прямо по людям, гвардия пустила в ход пулеметы, под очередь попадали как взрослые, так и дети, уже невозможно было кого-то остановить. Каждое действие рождало ряд новых и новых событий. То, что еще недавно было оживленной улицей, превратилось в руины, заполненные человеческими останками всего за какой-то час. Никто из протестующих первой волны не выжил. Военные со свойственной им циничностью стреляли, не разбирая мишеней, давили людей техникой, даже не глядя на дорогу.
Но именно первая волна подстегнула последующие события. Жажда отмщения взяла свое, и люди стали подтягиваться в столицу, чтобы устроить самый страшный самосуд в истории человечества. Ни о какой капитуляции правительства и речи быть не могло, как и о суде за бесчисленные преступления, коррупцию, бесконечные подлоги и доведение населения до нищеты.
Теперь, когда я вспоминала события весны, мне казалось, что все это было в какой-то другой жизни и много лет назад. Я и в городах не появлялась с того момента, как нахлынула вторая волна революции. Запустила детей на паром и скрылась в лесах. Взрослых оставили разбираться со своей страной самостоятельно. Никакой помощи со стороны иностранных государств не последовало, границы для нас закрыли, здесь же оставаться было невозможно. Люди так обезумели от голода и нищеты, что ни у кого даже и мысли не возникло искать нового лидера или пытаться построить государство заново. Наступила эра мародеров. Поэтому лес для меня отныне был самым желанным местом.
Я шла с трудом разбирая от боли дорогу. Нужно было добраться до реки, пока не наступили сумерки. Если бы догнали волки, шансов выжить у меня почти не было бы. Маленький охотничий нож – единственное оружие, которым мне удалось обзавестись, но против стаи с ним мне было не выстоять. Я шла быстро настолько, насколько могла, стараясь не сильно шуметь, делая только небольшие остановки,
Никакой живности вокруг тоже не было видно, лес будто замер и дышал на меня прелым сладковато-древесным воздухом, обдувая лицо и забираясь под плащ. Старинную отцовскую плащ-палатку, которая сохранилась еще с его службы в армии. Мы оба видели закат государств, при которых росли, и для обоих жизнь резко изменилась в один миг. Только теперь от цивилизации не осталось и следа. Нож, который я то и дело стискивала в необъятном кармане плаща, тоже был очень старый, похож на самодельный, наверное, кто-то дарил деду в свое время. Впрочем, это уже совершенно не имело никакого значения. Теперь вещи – это всего лишь вещи, которые помогают выжить.
Все, что мне удалось унести с собой из старого домика, было на мне: плащ-палатка не по размеру, в полах которой я то и дело запутывалась, нож, большой вещевой мешок из палаточной ткани, старая фляга в нем, небольшой походный котелок, несколько обрезков ткани, какие-то неважные мелочи, джутовая веревка, пара безразмерных мужских рубах, проеденный молью спальник, почти пустой пузырек с едким спиртом, свитер из верблюжьей шерсти, которому уже лет сорок, не меньше, зато теплый. Кажется, по мелочи в сумке еще что-то валялось, но, скорее, те вещи, которые я так и не вытряхнула перед побегом. Для увеличения полезных припасов пришлось бы снова делать вылазку, но в жилых поселениях одной нельзя появляться, ведь невозможно предсказать, чем это обернется, а долго прятаться даже в заколоченном доме не представляется возможным. В заброшенных поселениях, как мне уже пришлось убедиться, тоже небезопасно.
Я шла вперед, стараясь отвлекаться от боли разными мыслями, но сосредоточиться на чем-то одном было достаточно сложно. Образы то и дело расползались, как дождевые черви из жестяной банки для рыбной ловли. Дорожка под ногами продолжала петлять, огибая поросшие мхом кочки. Высокой травы в этой части леса не было, только аккуратно выложенный настил из лишайников, мхов и редких ростков неизвестной мне лесной травы, больше похожей на маленькие травянистые елочки. Справа, из-за скученно растущих деревьев, послышался шум, я упала на усыпанную пожелтевшими иголками землю и медленно поползла за ближайшее дерево с широким толстым стволом. Может быть, быстрее было добежать до него, но еще одну пулю я не хотела получить. Второй раз могло и не повезти, а расковыривать рану ножом не самое приятное занятие.
То и дело оборачиваясь в сторону шума, я ползла по иголкам, стискивая зубы от невыносимой боли. Я не успела застегнуть плащ, прежде чем упасть на землю, и теперь каждая неудачно сдвинутая телом иголка норовила пробраться в кровоточащее отверстие. Чертыхаясь про себя и сплевывая кислую от боли слюну, я думала только о том, что оставляю слишком много следов для хищников, буквально рисуя им маршрут до большого свежего стейка на ужин.
Еще шорох. Куст, неподалеку от того места, где я упала, угрожающе затрясся. Откуда-то из его глубины на меня выскочил линяющий русак.
– Вот дурачок! Как же ты меня напугал, – процедила я сквозь зубы. – Ну-ка, иди сюда, дружочек, – я с силой протянула перед собой руку, в разжатом кулаке виднелась припасенная в дорогу лещина. – Давай же, дружок, ну, иди сюда… Вот так…
Заяц нерешительно шагнул ко мне.
– Давай, будешь прекрасным обедом на пару дней, а шкурка сойдет под шапку…
Надежды, что осторожный заяц подойдет еще ближе, не было никакой, мне же не хватало проворности, чтобы схватить его за длинные бестолковые уши и забрать с собой.