Чаша бессмертия
Шрифт:
Я очень долго шла по лесу, пока не встретила людей, низеньких, диких, с перьями в волосах. Я стала жить с ними, но никогда больше не превращалась в кошку, чтобы они не прогнали меня… А скоро меня взяли мама Илоис и папа Шумри, и я пошла с ними. И они тоже не догадываются, кто я на самом деле…
— Неужели? — недоверчиво хмыкнул Конан. — Вот тут-то ты ошибаешься. Не могут они этого не знать. Иначе они не назвали бы вас Рыжей Шерсткой и Волчьим Клыком.
— Нет-нет! — горячо запротестовала девочка. — Они ничего не знают. Они назвали нас потому, что мы были очень дикими, когда с ними встретились. Особенно Волчок. Он кусался и клацал зубами, и
— А что рассказывать? — буркнул мальчик, намного менее словоохотливый, чем его сестренка. — Я увидел в окно волков и тоже стал волком.
— Эх ты! Даже рассказать толком не умеешь! — укорила его девочка, — Давай я за тебя расскажу… Однажды — он был тогда совсем маленьким — Волчок проснулся ночью и посмотрел в окно. Их дом стоял на самом краю села, дальше были только поле и лес… Он родился не там, где я, в какой-то другой стране. Там гораздо теплее, но не так жарко, как здесь. Зимой там тоже был снег… В тот раз как раз была зима. Светила луна, очень ярко, и было светло, почти как бывает светло ранним утром. Он проснулся от странных звуков, тоскливых и прекрасных. И выглянул в окно. Он увидел на снегу несколько больших зверей. Их пушистые шкуры блестели в свете луны. Они задирали вверх морды и выли. Прекраснее их он ничего раньше не видел…
Они так понравились ему, что он захотел быть рядом и выбежал из дома. Он позабыл даже одеться, но отчего-то ему совсем не было холодно. Отчего-то он бежал к ним не на двух ногах, а на четырех, и под лапами весело скрипел снег. Взрослые волки не удивились ему, но и не обрадовались, а маленькие стали с ним играть. Они гонялись друг за другом, проваливаясь в пушистый снег, и старались ухватить за хвост… Потом скрипнула дверь дома, и на пороге показался его отец. В руках он держал лук и несколько стрел. Волки тотчас убежали в лес, не дожидаясь, пока он натянет тетиву. Волчок рванулся было бежать вместе с ними, но передумал и остановился. У него не было братьев и сестер. Он знал, что мать его будет плакать, когда не найдет утром его в кроватке. Пока он раздумывал, отец выстрелил, и стрела впилась ему куда-то в бок. Он закричал от боли и стал человеком. Сразу же стало очень холодно. Он лежал на снегу и плакал, и из раны текла кровь…
Отец его бежал к нему. Теперь в руках у него был топор. Лицо у него было такое… такое, что он вскочил и бросился наутек, хотя рана очень болела. Он снова был на четырех лапах, и бежал очень быстро, и отец не сумел его догнать… Кое-как, из последних сил он отыскал волков. Одна из волчиц вытащила зубами обломок стрелы и долго зализывала рану горячим и шершавым языком. Язык ее прогонял боль, и рана зажила очень быстро… Он прожил с волками всю зиму, а когда наступила весна, вдруг почувствовал, что ему надо немедленно убегать от них, потому что он вот-вот станет человеком. Он ничего не мог с этим поделать. Старая женщина говорила мне, что хэйкку не могут долго жить в облике зверя и среди зверей, потому что все-таки они люди… Он убежал из стаи и стал человеком, и долго бродил один в лесу. Долго-долго. Пока не встретил Илоис, Шумри и меня, когда мы плыли на лодке по Боссонским Топям…
За рассказом девочки время пролетело незаметно. Лезвия света, пробивавшиеся сквозь щели в досках, потускнели, стало почти совсем темно. Конан заметил, что раскосые глаза девочки светятся. Зеленоватое, таинственное свечение, напоминавшее
— Ну, вот что, детишки, — решительно сказал киммериец, прерывая рассказ девочки, а заодно заглушая в себе неприятные ассоциации, — пришла вам пора уходить отсюда. Я думаю, Илоис и Шумри основательно вас заждались. Вы сумеете перебраться через реку?
— Конечно, — кивнула девочка. — Мы переплывем ее в два счета. Но ты не думай, киммериец, мы еще вернемся. Мы не оставим тут тебя одного!
— И не пытайтесь даже! — прикрикнул на них Конан. — Я засыплю вашу нору, чтобы у вас не было хода назад. Хватит с меня и того, что родители ваши, должно быть, поседели за то время, что вы сидите здесь. Представляю, как они переживают, как проклинают меня!..
— За тебя они тоже переживают, — робко пискнула девочка. — И если узнают, что мы бросили тебя тут одного…
— Замолчи! — рявкнул варвар. — Прекратите спорить со мной и болтать. Побыстрее обрастайте шерстью, отращивайте ваши когти и зубы и уносите лапы отсюда!..
Притихнув, дети отошли к своей норе. На этот раз превращение совершалось почти в полной темноте, и Конан ничего не увидел. Он слышал только шорохи, сопенье, слабое поскуливание… и наконец, легкий шелест убегающих за стеной четырех пар мягких лапок…
С трудом поднявшись на ноги, так как тяжелая цепь очень сковывала движения, киммериец тщательно засыпал и затоптал нору, как и обещал это детям. Затем он сгреб в одну кучу солому на полу и устроился на ней со всеми возможными в его положении удобствами.
За то время, что они просидели в убогой глиняной темнице, никто не зашел к ним ни разу: ни с кружкой воды, ни с куском хлеба. Вряд ли Баврод поставил себе целью заморить узников голодом. Скорее всего, он просто забыл об этом, от души веселясь сейчас в компании своих убийц, празднуя привалившую к нему удачу в лице добровольно сдавшегося варвара-чернокнижника. Ни ему, ни его солдатам не пришло на ум, что они оставили маленьких детей крепко и безжалостно связанными.
Ах, скоты!.. Как хорошо, что дети ускользнули от их грязных лап… Удачный побег детей снял с души киммерийца огромную тяжесть. Груз страшной вины перед Илоис и Шумри больше не давил на него, и Конан заснул, успев только мельком подумать, что на редкость славных детишек послали боги немедийскому бродяге и верной его подруге. Их полузвериная натура и превращения показались ему отталкивающими и пугающими лишь в самый первый момент. Замечательные ребята, смышленые и отважные… Несмотря на голодные спазмы в животе, ноющие от железа запястья и глухую безысходность впереди, сон его был спокойным и крепким.
Вынырнул он из теплого и мягкого забытья с большой неохотой. Какое-то время Конану пришлось вспоминать, где он находится и что произошло с ним за последние сутки.
Детский голосок, прошелестевший в темноте, вернул его к реальности.
— Проснись, киммериец! — звала его рыжая девочка. — Проснись, а то мы можем не успеть освободить тебя!..
Протерев глаза, Конан с трудом различил во тьме щуплые фигурки детей, присевших у его ног. Впрочем, горящие их глаза различались вполне отчетливо.