Чаша бытия
Шрифт:
А н т и п о в. А вечером? Ложился часов в восемь. В девять начинает вздыхать, потом опять как закричит:: «Долго мне еще на этом свете мучиться!» Все — гаси свет.
М а к с ю т а. А зевал вот так. (Изображает.) А-а-ха-ха-ха-ха-а. Край света! Так вот зевнет раз шесть — ну, думаешь, все, ничего тебе не надо, кроме пенсии.
Ж а к о в (посмеиваясь, добродушно). Дать бы ему по шее раз навсегда.
З о б о в. А помните, ребята, как он весной в окошко смотрел и сообщал нам разные приметы пробуждающейся природы? Насмотрится, зевнет вот так, как Макс сейчас изобразил,
Смеются.
М а к с ю т а. Само собой, с бабами — только дружба. И боже упаси там чего-нибудь сказать! Вот так и жили, Альфредик. Никакой личной жизни! Правда, вот только Ванюшка успел жениться.
А н т и п о в. Да он его и женил.
М а к с ю т а. Пригласишь девчонку — он сядет и начнет: «Когда я был в ребятах!..» Да застрелись, старый черт.
Ж а к о в. Это говорят только: старость — мудрость. Вот ваш — чему у него учиться?
А н т и п о в. Да он меньше меня в жизни понимал.
М а к с ю т а. А учил! Все время учил. Нечему учить, все вроде нормально, так про утюг начнет: «Ты зачем его на газетку ставишь?» — «Он же холодный!» — «Не играет роли, плохая привычка — приведет к пожару».
Короткая пауза.
А н т и п о в. Вообще он тихий был.
Ж а к о в. Просто неудачник. А они все тихие.
З о б о в. Да чем он неудачник?
Ж а к о в. А что у него в жизни хорошего?
А н т и п о в. Может, чего и было, только мы не знаем. Помнишь, Сергеич, как мы с тобой вошли как-то в комнату — не здесь, а на прежнем месте, — зажгли свет, а он сидит на стуле посреди номера…
Ж а к о в (насмешливо). Плачет.
М а к с ю т а. А ты не груби.
А н т и п о в. Сидит один, в темноте.
З о б о в. Наверное, о чем-нибудь вспоминал. Сны любил рассказывать. Все собаки почему-то ему снились.
А н т и п о в. Тетя Зина скажет: «Собаки — к друзьям», а он и рад.
З о б о в. Перемен все ждал, надеялся, что еще что-то в его жизни произойдет.
Ж а к о в. Братцы, может, сменим тему? Я уже все понял. Хватит, может, о старике?
А н т и п о в. Считаешь? Деньги для него тоже, между прочим, далеко не все.
Ж а к о в. Да какая мне разница!
А н т и п о в. Он в настоящую любовь верил.
Ж а к о в. Ну и что?
А н т и п о в. Ничего.
Ж а к о в. А чего ты с вызовом?
А н т и п о в. Не был он неудачником.
Ж а к о в. Ну, поздравляю, очень рад за него. Чего ты завелся?
М а к с ю т а. Жена была. Дочь где-то есть. Или сын. А вполне возможно, ничего не было, одни стишки. Теперь Лешка на меня уставился. Ну, не знаю я! Не говорил он, что у него было в жизни.
З о б о в. Да ну, не говорил. Просто мы не слушали.
А н т и п о в. Он же все-все помнил.
М а к с ю т а. Ага, про то, кто на ком женился, у кого дом сгорел, орден дали, где какой режим образовался.
Ж а к о в. Теперь о вас будет рассказывать.
З о б о в. Будет.
М а к с ю т а. А как он читал «Анну Каренину»! И зачем, говорит, такую аморальную книгу напечатали? Как же можно матери своего ребенка кинуть?
Ж а к о в. Это же Лев Толстой — великий писатель.
М а к с ю т а. И мы ему об этом!
З о б о в.
А н т и п о в. Точно, варил, в дежурке.
Ж а к о в. Чего вы все завелись? Никто с вами не спорит. Хороший мужик, согласен. Но уехал! Освободил. Подумаешь, событие.
М а к с ю т а. Иван еще вернется с Натахой — будет шороху.
А н т и п о в. Ты сам всегда первый против Акимыча выступал. У тебя это вообще в характере — как скажешь, так душу и ковырнешь. Скажи — нет? А он за тебя письма матери писал.
Ж а к о в. Он, конечно, тянулся за вами.
М а к с ю т а. Да пошел ты! Это я не тебе, это я вон Лешке. А он за тебя бегал на почту! Деньги посылал твоим, а ты ему спасибо сказал?!
А н т и п о в. Он и так знал, что я ему благодарен. Он, знаешь, не ты, елки-палки, он любое чувство умел разгадать.
З о б о в. Хватит вам считаться.
Ж а к о в. Выпьем еще раз за хорошего, но скучного Мухина — согласен!
З о б о в. Присоединяюсь. И за моего отца — он тоже скучный человек. Он даже внешне чем-то напоминает Мухина. Никогда не думал, а сейчас вот пришло в голову. (Встает, открывает платяной шкаф и достает новую ярко-синюю куртку с желтыми полосками на рукавах.) Вот, посмотри, что папаше своему купил.
Ж а к о в. Богатая вещь.
А н т и п о в. Дорогая.
З о б о в. Ее еще достать надо. В очереди стоял. Что ж ты не удивляешься? Отцу дарю молодежную куртку, а он у меня бухгалтер, в совхозе живет. Мужичонка невидный, и размер — сорок шестой. А я ему — такую модную одежку.
Ж а к о в. Он ее и не наденет.
З о б о в. Да? Ты так думаешь? Наденет. Что ж ему теперь — всю жизнь в сером ходить? Картоху одну есть? Я, например, в прошлый приезд ананасов ему привез. Он их первый раз и увидел. Всю жизнь — на одном месте. Весь путь его — от Ржева до Берлина да от дома до конторы. Я тоже сначала считал, что отец — скучный человек. А ты пойми, что значит сила обстановки!
Ж а к о в. Так многие живут.
З о б о в. Я так не живу.
Ж а к о в. Вот пусть тобой и хвастается.
З о б о в. Да разве я об этом? (Выходит на авансцену, в зал.) Он не понял меня. Конечно, почему бы отцу и не похвастаться. Но я посылаю не для этого. Мне кажется, что я в чем-то виноват перед ним. Я объездил уже полстраны, захотел — поехал на Кавказ, захотел — на Север. Через годик думаю махнуть в Среднюю Азию, а может, и в Африку поеду поработать — не исключено. А отец как Акимыч: где поставили, там и стоит. И вообще, у меня рост — метр восемьдесят четыре, а у него — метр шестьдесят пять. Для него потратить десять рублей — целое дело. Не потому, что жаль, а так привык. А я с десяткой в ресторан и не зайду. Если у отца денег не хватало, он начинал беспокоиться, волноваться. А если у меня деньги кончаются, я спокойно занимаю до получки. Нам легче жить без необходимого, чем без лишнего. А они всегда рассчитывали только на необходимое. Я пошлю отцу эту яркую куртку потому, что это — лишнее. Мне хочется отдать ему хоть немного из того, чем пользуюсь я. (Помолчав.) Мы сидели, обсуждали Акимыча и не догадывались, что с нами происходит: так, вроде небольшая перебранка на почве личных воспоминаний… (Возвращается к ребятам.)