Чаша гладиатора (с иллюстрациями)
Шрифт:
– Ну, сразу уж так это не делается, - сонно проговорила бабушка.
– Это надо, чтобы по душе пришелся, чтобы из всех был самый такой, выбранный.
– Чудно как-то!
– Ксана поежилась, устроилась поудобнее на плече у бабушки, помолчала, потом опять шепотом: - Ну, а если они даже раньше и не учились вместе?
– Кто же это такие они?
– Бабушка приоткрыла один глаз и очень внимательно посмотрела на Ксану.
– Ну, просто так… кто-нибудь. Скажем, один человек и другой.
– Что же, так их и кличут по номерам: один да
– Да нет, бабушка, какая ты!.. Я ведь это так интересуюсь, вообще. Я говорю только, может быть так, чтобы этот человек даже и подругой не был и не родственник никакой даже, а вдруг такой вот сделается, самый важный?
Бабушка вздохнула и чуть заметно улыбнулась.
– Да, вот так и бывает: и не родня никакой, а делается всех родней.
– И со мной так когда-нибудь может быть?
– А почему же нет? Что, ты других хуже?
– Нет, - помолчав, задумчиво проговорила Ксана, - это, бабушка, наверное, все-таки как-нибудь не так бывает.
– Как бывает, еще узнаешь, нечего задумываться раньше времени. Ты что это, а? Ну-канько, уж рассказывай давай.
– Да ну тебя, бабушка!
– Ксана отодвинулась и уткнулась подбородком в подушку.
– Ты уж сразу думаешь не знаю что!
– Ишь, хвостопырка! Чуть что, и уж все перышки топырь, топырь! Лежи, пока вовсе не согнала тебя отсюда. Полежали тихонько минутки три.
Потом Ксана дотянулась до уха бабушки:
– Нет, я все равно больше всех буду любить тебя.
– Не зарекайся, дурочка.
Еще что-то хотела сказать Ксана, но не решилась. Поежилась, повертелась, чтобы поглубже ввинтиться плечиком в подушку, и вдруг:
– А в Париже, оказывается, прямо посередке города поля. Называются Елисеевские. Только это называется так. А то даже и не поля совсем! Улица там такая. В пять раз ширше, чем у нас Первомайская.
– Это что за «ширше»? Тебя в школе так учат говорить?
– Ну, шире.
– Ксанка, ты можешь дать человеку перед докладом хоть минутку поспать?
– Спи, спи себе. Я же не кричу. Я тихонько.
– Она совсем перешла на еле слышный шепот.
– Бабушка, а с тобой тоже так было, как ты сказала?
– Вот, ей-богу, еще наказание! Присуха какая! Ну что ты ко мне привязалась? Было и со мной, как со всякой.
– И дедушка Богдан раньше тебе совсем даже был не свой, ни капельки не родный?
– Вот чудная ты! Я же тебе объяснила.
– Удивительно, правда, как это вдруг получается?
– Да вот сколько уж люди на земле живут - сами все удивляются, что за сила такая берется.
– А это разве такая сила?
– Сила!
– не сразу, подумав, но твердо сказала бабушка и, открыв оба глаза, повернулась к Ксане. Глаза у нее вдруг стали ясными и смотрели куда-то далеко, поверх Ксаниной головы.
– Сила!
– повторила она убежденно.
– Если хорошо все у людей, то сила. А если нехорошо, не сошлось что-нибудь, то хуже боли и слабости всякой. Да, это, Ксаночка, такая сила, что человек, бывает, и совладать с ней не может.
–
– Это с каких пор он тебе «дедя»?.. Артем Иванович? Он при чем тут?
– Нет, я говорю: вот Артем Иванович, он ведь самый сильный считается… Он бы совладал?
Долго молчала Галина Петровна. И Ксанка решила, что бабушка уже спит.
Но та вдруг, не открывая глаз, не двинув плотно сошедшимися бровями, тихо проговорила:
– Ну он, кто знает… Он-то совладал бы. Видно, не сильное у него и было.
Бабушка полежала некоторое время.
Потом она вдруг снова открыла глаза. Сна в них уже не было совсем.
– Глупая ты еще, Ксанка… Это все не даром дается. За это сердцем человек рассчитывается. Это надо всей жизнью своей отквитывать. А иначе вор человек, и нет такому ни родства, ни веры, ни дружбы, ни любови.
Бабушка повернулась к стенке.
Ксанка почуяла, что не надо ее больше бередить рас-спросами.
Она только сказала:
– А у нас Катька Ступина и Женька Харченко сегодня в прическе под парижскую моду явились. Смешно. Как у лошадей дрессированных, метелки. Помнишь, в цирке выступали, когда мы с тобой в район ездили? Ты меня брала…
Бабушка не отвечала.
– А в Париже, - прошептала Ксана, - «- река есть. Называется Сена. Смешно, правда? Сена, солома, овес… - Она смолкла и уже совсем тихо, только для самой себя: - Там с моста девушки топятся, если несчастные… - И она очень тяжело вздохнула. Слышала бы бабушка, как ужасно глубок был этот вздох! Куда там Сена-река - пучина океанская!
Глава XVI
От обреченных к обретенным
Когда Артем Иванович уже окончательно пошел на поправку и доктор Левон Ованесович навестил его в последний раз, чтобы дать, как он выразился, «вольную» Незабудному, зашел опять разговор о Пьере. И тут доктор осторожно рассказал Артему о том, что произошло на вечеринке и как нехорошо Пьер обидел Сурена. Никогда не думал доктор, что это произведет такое впечатление на чемпиона. Тот побагровел, выпрямился во весь свой гороподобный рост и так треснул кулаком по столу, что угол столешницы отскочил далеко в сторону и ударился о стену.
– Да я ж его, чертова сына! Да за это же мало… Нашел кого, щенок свинячий!..
– Да ты не волнуйся, не волнуйся, Артем Иванович, - успокаивал его врач.
– Я ведь не от обиды тебе говорю, а просто желая помочь мальчику. В чем дело? Совершенно понятно. Какой вопрос может быть? Ведь среда-то у него была в основном специфическая. Можно представить, каким хорошим вещам учили в приютах для «перемещенных лиц». Ты скажи еще спасибо, что он такой, в общем, скромненький. Но слабовольный он, мне кажется, и охотно под чужое влияние попадает. Но только, Артем Иванович, давай уж по-честному уговоримся. Я тебе это все сказал по дружбе, и ты, пожалуйста, меня уж не ставь в неловкое положение перед мальчиками.