Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века
Шрифт:
— Тогда вы глупец. Всякий раз, когда человек совершает глупость, он ссылается на благородные побуждения и оправдывает себя тем, что выполнял свой долг. Запомните, Танненбаум, только глупец высказывает свое мнение, когда его не спрашивают. Это его основной признак. Вы меня поняли?
Танненбаум почувствовал, что щеки у него пылают. Он сжал кулаки, чтобы унять дрожь в руках.
— Я понял вас, сэр, — произнес он, не узнавая своего голоса.
Райс повернулся к стене и стал рассматривать висящую на ней картину.
— Это довольно сносная копия картины Артура Девиса «Смерть Нельсона, 21 октября 1805
— Разумеется, знаю, сэр.
— В детстве Нельсон был моим любимым героем. Я им бредил. Эту картину мне подарила на день рождения мать, и я всегда вожу ее с собой. Нельсон был смертельно ранен, когда морское сражение при Трафальгаре находилось в самом разгаре. Снайпер, сидевший на матче французского корабля «Редутабль», поразил адмирала, когда тот отдавал распоряжения, стоя на капитанском мостике. Пуля, летевшая сверху, пробила эполет, прошла сквозь легкое и позвоночник и застряла в мускулах спины. Адмирал прожил еще несколько часов и умер, но только после того, как ему доложили о победе.
Райс сделал паузу и бросил:
— Подойдите сюда, Танненбаум.
Инспектор встал и подошел на ватных ногах.
Райс положил ему руку на плечо и продолжил:
— Вот смотрите — умирающий Нельсон изображен в белой рубахе, похожей на саван. Корабельный врач Уильям Битти считает пульс умирающего. Над ним склонился Томас Харди — адъютант адмирала. В делом же картина является воплощением и скорби, и гордости. Это прекрасно, неправда ли?
— Да, сэр.
— К сожалению, дальше пошло хуже. Труп адмирала Нельсона везли в Лондон около двух месяцев, поместив его в бочку с бренди. Говорили, что тайком от начальства моряки время от времени к этой бочке прикладывались…
— Зачем вы мне это рассказываете, сэр?
— История не сохранила нам имя француза, убившего гениального флотоводца, — усмехнулся Райс, — так какое значение имеют имена тех, кто убил Арлозорова?
Перед глазами Танненбаума появилась какая-то мелкая сетка. Он зажмурился и потряс головой. Потом сказал:
— Я не могу с этим согласиться. Ведь погибнут невинные люди, если не будет установлена истина.
Райс посмотрел на него тяжелым взглядом и произнес:
— Я вижу, что вы так ничего и не поняли, и отстраняю вас от ведения расследования. Если же вы попытаетесь разрушить полицейскую концепцию дела, то я лично позабочусь о том, чтобы вас стерли в порошок.
Вернувшись домой, Танненбаум сунул свой доклад в ящик, где лежали ненужные бумаги. Вскоре папка с докладом таинственным образом оттуда исчезла.
Но такого стреляного воробья, как он, переиграть было трудно. Копии доклада Танненбаум хранил у своего отца и у друзей в Реховоте. Это была гарантия его безопасности.
Толку, однако, из всего этого было мало. Сначала его убрали из следственной группы, а затем вообще заставили уйти из полиции. В дальнейшем Танненбаум работал страховым агентом, не пытаясь разыгрывать из себя бунтаря. Он никого не трогал, и его не трогали.
Лишь 12 июня 1955 года, выступая в Тель-Авиве на конференции американской еврейской организации «Бней брит», решился поведать Танненбаум все, что знал об убийстве Арлозорова. Но к тому времени это событие двадцатидвухлетней давности
После ареста Ставского и Розенблата накал страстей приблизился к опасной черте. Еврейское население Эрец-Исраэль как-то неожиданно оказалось на грани гражданской войны. Рабочая печать неистовствовала, проклиная ревизионистских выродков. Ревизионисты, отругиваясь, обвиняли своих противников в клевете и в «кровавом навете».
И вдруг произошло неожиданное.
В яффской тюрьме, где содержались Ставский, Розенблат и Ахимеир, ждали суда двое арабских уголовников, обвинявшихся в убийстве: Абдул Маджид и Исса Дарвиш. Эти ребята ни с того ни с сего зарезали приятеля во время задушевного разговора за бутылочкой арака. Один схватил несчастного за руки, а второй хладнокровно перерезал ему горло. Никого это не удивило. Отсутствие какого-либо перехода от дружеской беседы к убийству одна из особенностей колоритной атмосферы Востока. К тому же арабская ментальность не связывает с убийством никаких отрицательных эмоций. С этикой тоже все в порядке. Убить — это почетно. Вот быть убитым — позор. На Востоке убийцы — большие герои. Люди уважаемые.
В тюрьме Абдул Маджид рассорился со своим подельником Иссой Дарвишем. Они так сцепились, что пришлось их рассадить по разным камерам. Абдул Маджид от нечего делать стал регулярно читать газеты. Ему было скучно. Этот арабский недоросль, до того как свернул на дорожку воровства и разбоя, посещал школу и умел читать. С интересом прочел он все, что было связано с убийством сионистского лидера. Припомнил, что как раз в тот вечер, когда это случилось, они с Иссой были на пляже и даже видели двух каких-то людей, бежавших прочь с такой быстротой, словно за ними черти гнались. Прочел Абдул Маджид и о том, что Ставский с Розенблатом упорно отрицают свою вину. То, что преступление бесхозное, ему очень понравилось. Это означало, что его можно присвоить и походить в героях. Ему, как несовершеннолетнему, виселица не грозила.
Есть одна мудрая арабская притча. В ней рассказывается о хитроумном купце, возжелавшем отдохнуть после сытного обеда в просторной лоджии своего роскошного дома. Он уже сладко зевал в предвкушении привычного послеполуденного «кайфа», как вдруг услышал резкие выкрики мальчишек, решивших погонять мяч прямо под его окном. Разъяренный купец выскочил на улицу и попытался воплями и угрозами отогнать нарушителей спокойствия. Но маленькие негодяи лишь строили ему рожи.
Тогда купец пустился на хитрость. Усмехнувшись в усы, он сказал небрежным тоном:
— Пока вы, дети шайтана, без толку гоняете здесь мяч, на рыночной площади бесплатно раздают финики.
Уловка подействовала. Мальчишек как ветром сдуло. Купец, ужасно довольный собой, вернулся в дом и вновь попытался вздремнуть, но вдруг сорвался с дивана, хлопнул себя ладонью по лбу и завопил:
— Ну какой же я осел! Пока я здесь лежу, проклятые мальчишки расхватают все бесплатные финики!
И он, накинув халат, побежал на рыночную площадь.
В этой притче отражена одна из ярких особенностей арабской национальной ментальности. Способность творить из ничего яркие мифы и потом страстно в них верить, ненавидя каждого, кто посмеет усомниться в их достоверности.