Чаша страдания
Шрифт:
Вдруг их вагоны срочно перевели на запасные пути и мимо прошел длинный состав. Зика всматривался и вслушивался, и до его острого слуха долетали через маленькие окошки выкрики на русском языке. Он понял — провезли советских военнопленных.
В лагере Зику назначили старостой барака. Ему полагалось просыпаться раньше других, строить всех перед бараком, докладывать офицеру, а потом становиться в строй и идти работать в механических мастерских. Лагерники должны были вытачивать болты, для какой цели — неизвестно. Зика не знал, что и как делать, но сосед по бараку, тоже рижанин, оказался профессионалом-механиком:
— Делай вот так, — и сметливый Зика быстро стал заправским токарем.
Он все думал: куда идут эти болты? По
В середине сентября он заметил, что гестаповцы о чем-то оживленно переговариваются, потирая руки и ухмыляясь. Проходя мимо них, он старался прислушиваться и уловил из разговоров, что в Бухенвальде расстреляли восемь тысяч советских военнопленных. Очевидно, это были те самые пленные, которых провезли мимо них в Магдебурге. Это показывало, что дела на фронте в России шли для немцев успешно. И Зика понимал, что евреям будет все хуже и хуже.
В марте 1942 года до Зики дошли обрывки других разговоров: гестаповцы снова удовлетворенно передавали друг другу, что в другом филиале Бухенвальда, городке Бернбурге, отравлены газом 384 еврея. Он запомнил эту цифру — 384. Он запоминал и держал в голове все цифры об убийствах евреев и советских пленных. По ночам он представлял себе ужас последних мгновений той задыхающейся толпы. Там должны были быть старики, женщины, дети… За что, почему немцы хотят уничтожить всех евреев? Наверное, придет и его черед… Но он все равно будет цепляться за жизнь, какая бы она ни была.
И чем больше Зика Глик хотел выжить, тем больше думал — для чего? Найти свою семью он не надеялся. Но в нем зрела другая идея: он должен как можно больше узнавать о том, сколько евреев погибло в разных лагерях. Он станет собирать и запоминать эти сведения, и если сможет выжить, то в будущем расскажет об этом, о том, что довелось узнать. Кому, когда и как он расскажет — об этом он не думал. Если сможет выжить…
Зику перевели в концентрационный лагерь Бухенвальд, неподалеку от города Веймара, старинного культурного центра Германии. Над воротами лагеря Зика прочитал по-немецки: «Jedem das Seine (Каждому свое)». Вот это «свое» Зика хотел сохранить как можно дольше и не дать убить себя.
Когда он прошел в ворота, в Бухенвальде было 9500 заключенных и в газовой камере уже были уничтожены первые евреи. Вначале Зике повезло: его и еще два десятка мужчин и женщин поставили работать в парниках, где растили овощи. Иногда удавалось незаметно своровать и быстро сжевать морковку или редиску. Но за ними строго следили и даже из-за мнимого воровства лишали полагающейся пайки хлеба. Однажды охранник заметил, как молодой, до предела исхудавший польский еврей Эмиль Баргатцкий быстро, давясь, прожевывал и глотал редиску. Охранник стал бить его. Прибежали другие и уволокли его в карцер. Все в группе знали Баргатцкого — он был улыбчивым и приветливым, любил помогать другим — и потому очень жалели его. Они были поражены, когда поздно вечером их выгнали из бараков на холодную площадь, на которой стояла виселица. Все дрожали от холода и ужаса. Туда приволокли избитого до синевы израненного Баргатцкого и объявили, что за воровство и в острастку другим он приговорен к смертной казни. И тут же повесили [15] .
15
Эпизод с казнью Эмиля Баргатцкого и его имя — подлинны.
Несколько дней потом Зика видел, как во время работы почти у всех дрожали руки. Разговаривать было строго запрещено, они сидели молча, не глядя друг на друга, и перебирали
— Я Зика, из Риги.
Опустив голову, она тихо прошептала:
— Я знаю вас. Я работала кассиршей в вашем магазине. Я Лена.
Больше они ничего не сказали друг другу, но драгоценная искра человеческого общения проскочила между ними и согрела их. Им, этим намеченным жертвам «окончательного решения еврейского вопроса», хотелось на грани существования не только жить, им еще хотелось человеческого тепла.
Всю ночь потом Зика старался вспомнить ее: так она тоже из Риги! Это прокладывало между ними мостик. Он пытался представить себе ее до войны — веселой, хорошо одетой девушкой. Он знал всех своих работников, но ее образ почему-то не возникал в его памяти. А жаль: сегодня, несмотря на серую робу и коротко остриженные волосы, он сумел рассмотреть в ней, красивую женщину. Наверное, она действительно была красивой, когда работала у него. И мысли его сами по себе заскользили в другом направлении: если останется жив, он, конечно, постарается разыскать свою семью; но он понимал, что надежды на это было мало, совсем мало; ну а тогда — что он будет делать со своей жизнью? Он думал, думал, и как-то само собой пришло решение: он должен сделать предложение этой женщине, Лене. Да, он должен объяснить ей все, и если она согласится, он сделает предложение. Когда, как, где? Зика знал, что найдет способ.
Работа в парниках заканчивалась, а поговорить с ней ему так и не удавалось. С тех пор как Зика заговорил с ней, Лена как будто ожила, изменилась, в ней проснулась былая привлекательность. И Зике стало казаться, что он узнает в ней черты девушки из далекой-далекой жизни. Теперь они часто переглядывались украдкой, и обоим это заменяло разговор. Ему представлялось, что она понимает его мысли, и было интересно — о чем она думает? А ей казалось, что он понимает: она согласна быть с ним. В последний день работы он все-таки сумел быстро-быстро заговорить. Объясняться в любви было невозможно, он только быстро сказал:
— Лена, если мы оба выживем, и если я не найду свою семью, ты согласна стать моей женой?
Найти для такого объяснения более неподходящую обстановку, чем Бухенвальд, было невозможно. Но люди остаются людьми даже и в таких диких условиях; в их сердцах течет горячая кровь, и эта кровь способна иногда бурлить. Лена опустила синие глаза, прошептала:
— Я согласна. Я буду ждать тебя.
Впервые за долгое-долгое время Зике захотелось петь и плясать от радости. Его ноги так и просились в прыжок. Но у него было на уме еще и другое: по еврейскому обычаю, когда жених делает предложение невесте, он должен дать ей какой-то предсвадебный подарок. Зика сказал ей:
— Жди меня здесь, я сейчас вернусь, — и убежал к стоявшему в стороне охраннику.
Лена следила за ним, он что-то горячо говорил охраннику, а тот слушал его с грубо-скептическим выражением лица. Лена испугалась, что охранник станет бить Зику. Но Зика вдруг засунул пальцы себе в рот и с усилием выдернул оттуда что-то маленькое и блестящее — это была золотая коронка. Он протянул ее охраннику, тот взял, нагнулся, нашарил что-то на грядке, вырвал луковицу и дал Зике. В один прыжок Зика снова оказался возле нее: