Часослов

Рильке Райнер Мария

Есть у меня на свете друг?

Быть может, он твердит иное?

На свете буря?
– Надо мною!

Мои леса шумят вокруг!

Быть может, песня есть другая

и только ей Ты внемлешь днесь,

мой голос робкий забывая?

О Господи, я весь, я здесь!

Я вопрошаю виновато

о том, _что_ значит мой удел.

Я после каждого заката

изранен и осиротел.

Я ночью гол и пуст, как паперть;

до самой утренней зари

я

изгнан всеми, в вещи заперт,

как в страшные монастыри.

Тогда я страстно призываю

Тебя, сосед любой беды,

Тебя, тоска моя без края,

о Господи, возьми бразды!

О Господи, Ты шлешь во гневе

ночами к нам не сон, а стон

дитяти, старцу, бледной деве

и каждый как приговорен:

раздастся гулкий бой часов,

со всех сторон обступят вещи,

пространство, сузясь, стиснет клещи,

и жизнь, как руки, затрепещет

и в лес помчит, как свора псов.

Минувшее уйдет вперед,

а в будущее лягут трупы;

тяжелым стуком у ворот

как будто смерть сама грядет

в Тебя колотят, словно в ступу

(проспал петух, уснул восход)...

О Господи, вся ночь - как дом:

повсюду лестницы, ступени,

на переходах стынут тени,

и не уйти, и ждешь в смятенье,

когда забрезжит за окном.

И такова _любая_ ночь,

и так идут они, точь-в-точь,

проснувшиеся, как слепые,

повсюду лестницы крутые,

во тьму вступая.

Молитвы в них живут глухие

и боль тупая.

Но скорбный путь сквозь ночь лишь только

начат.

Ты должен слышать плач - они ведь плачут.

Ищу Тебя затем, что каждый миг

они проходят мимо. Вижу их.

Кого ж искать иначе? Кто велик?

Кто ночь своею теменью затмит?

Единственный, кто без лампады бдит,

не ощущая страха. Он темней,

глубокий, чем я мог бы объяснить.

Деревьями растет Он меж камней

и, может быть,

Он - аромат, струящийся ко мне

из-под земли.

x x x

Предвечный, Ты открылся мне теперь.

Люблю Тебя, как будто мной рожден.

Люблю, как будто Ты - мой старший сын,

покинувший меня, взойдя на трон,

где у подножья мир - как миг один.

А я остался здесь - седой старик,

не понимая больше ничего,

не разумея тех вещей язык,

которым отдал сына своего.

Дрожу, мой Сын, - зайдет Твоя звезда,

Твою судьбу развозят корабли;

вернись ко мне, вернись скорей сюда

со всех концов, со всех морей земли.

Во времени трепещущий, как лист,

порой дрожу от страха: Ты

убит.

Но вот приходит весть: евангелист

о вечности Твоей везде трубит.

Пусть я отец - Ты, Сыне, перегнал:

стал, чем я был, и, чем я не был, стал,

и то, чего не смел я, воплотил.

Ты - будущее, Ты девятый вал,

утроба, возвращение; финал...

x x x

Не богохульство слышится в мольбе:

как будто в старых книгах я прочел,

что мы с Тобой срослись - как ветвь и ствол.

Люблю Тебя. Хочу служить Тебе.

Отцов не любят. Сын всегда суров,

когда, как Ты, покинув отчий кров,

от старца твердой поступью уйдет.

Напутствие отцовское кладет

Он в книгу, не раскрыв ее в пути.

Спешит уйти, водой спешит излиться

из сердца, где тоска по нем теснится.

Отец - в минувшем, он уже не здесь,

он весь ушел в былые времена:

смешные жесты, старческая спесь,

трясущиеся руки, седина...

И будь он хоть героем в давний год,

он только лист, и ветвь его стряхнет.

x x x

Его забота - хуже страшных снов,

и нежный голос - камня тяжелей.

Как можем мы постигнуть смысл речей,

не разбирая половины слов?

Великий театр наполовину пуст;

меж Ним и нами шум провел черту:

мы видим только очерк Божьих уст,

слова и слоги тают на лету.

Его найти не можем мы нигде,

хотя любовь, как слезы, бьет из глаз;

и только смерть приняв на той звезде,

где жили мы, - откроем: жил средь нас.

Ты Отче наш. Но разве должен так

я обратиться?

То означало б - отступиться.

Ты Сын мой. Страшно ошибиться,

но Сына я признаю в тот же миг:

пусть постарел Он, пусть седой старик.

x x x

Глаза мне выжги - я Тебя узрю.

Расплющь мне уши - я Тебя услышу.

Без ног пойду к небесному царю.

Лишившись рта, взывать не стану тише.

Сломай мне руки - обовью

восторгом сердца, как руками,

а сердце Ты мое останови

забьется мозг, и если бросишь пламя

мне в мозг - я понесу Тебя в крови.

x x x

Моя душа теперь - Твоя жена.

В чужом краю живет она, как Руфь,

и целый день Твои колосья жнет

служанка, и служанкам придана.

Но к ночи наряжается она,

и вот, когда наступит тишина,

умыта, хороша, умащена

(уснули все), - она к Тебе придет.

И если ночью Ты проснешься вдруг

и спросишь: Кто?
– В ответ: служанка Руфь.